Ложь от первого лица

— Я пытаюсь за один раз рассказать тебе о годах; все эти годы я хотела тебе об этом рассказать. Я так тосковала по тебе, если бы я только могла рассказать тебе раньше, чтобы ты за меня не волновалась. Я знаю, как ты беспокоилась обо мне всё время. Ты ангел, ты просто ангел, что совсем не сердишься. Почему ты не сердишься? Но пойми меня, я знаю — ты понимаешь: даже будь у меня талант, если бы я умела так красиво писать, как пишешь ты, просто невозможно было изложить на бумаге всё, что происходило тогда. Поэтому я поступила так некрасиво — будто бы порвала с тобой всякую связь. После всего, что ты вытерпела ради меня, я порвала связь. Но в своем сердце, в душе я всегда верила, что когда-нибудь ты приедешь, и я всё тебе расскажу.

Я протянула руку-обманщицу, взяла ее за руку, и она сжала ее с неожиданной силой.

— Тебе не холодно? — спросила я.

— Ты замерзла?

Я замерзла. Холод деревянных ступеней пробрался сквозь пальто и поднимался по позвоночнику. Спина окоченела. Но пока я не спросила ее о холоде, я не чувствовала неудобства, а когда почувствовала, всё равно не попыталась ничего изменить. Ну холодно мне. Ну и что? Это всего лишь тело.

— Не хочу, чтобы ты думала, что мы всё время грустили. Мы не грустили, вовсе нет, — сказала сестра, не выпуская моей руки. — Знаешь, как бывает, когда убираешь в доме, а кто-то входит в грязной обуви? Вот так я и думала о своих навязчивых мыслях об Ароне с обожженным лицом — что это как грязь, которую нужно убирать каждый день заново. Ничего не поделаешь. Бог дал нам дом, и он дал нам работу, которую нужно делать. Барнет тоже начал это так видеть, иногда мы даже шутили об этом, представляешь? Он приходил вечером и спрашивал: «Ну, как уборка?». И случилось чудо: мало-помалу наш дом и в самом деле становился всё чище, и мне почти совсем не надо было его убирать.

— Я была занята, люди здесь приняли меня в свою жизнь, Барнет находил мне всякие задания, и я вдруг осознала, что день прошел без навязчивых мыслей, потом два дня, потом еще больше. Это было чудо с небес! Ты представляешь, какое это чудо — дом, который как будто сам себя убирает? Ты просыпаешься утром и знаешь, что никакой грязи не будет. Разве только немного сажи в духовке, но проведи один раз тряпкой и, как в рекламе, духовка чиста, а ты даже не испачкалась сажей. Как отблагодарить за такое утреннее чудо? Я знаю, ты ждешь, что я расскажу, что писала Арону. Вот только, чтобы об этом рассказать, чтобы ты поняла, нужно рассказать так много другого… Я так хотела отблагодарить Бога, за чудо, что он со мной сотворил, что стала думать и думать, как я могу показать ему свою благодарность. Собственно, я с самого начала знала, это же вся божественная истина, но мне понадобилось время, чтобы быть способной на это. И только со временем я поняла, что если Бог меня простил, когда такую жертву Спаситель наш принес ради нас — то и жертва, которую он от меня ждет, мой дар ему — это чтобы я тоже простила Арона.

Хватка ее ладони ослабла, лицо поднялось к небу, а я не выдернула, не отняла руку. Вот так и нужно сидеть, нужно позволить непостижимому прозвучать. Без движения, без отклика, без единого вопроса и уж, конечно, без крика. Только так, застыв среди этого красивого вида, в котором я всего лишь деталь, только так и можно всё это выдержать.

Птица щебечет. Белка пробегает и внезапно останавливается, застыв на месте без причины. Тихо. Старшая медлительная сестра говорит без умолку.

Если надо, я буду застывшей белкой или прозрачным облаком в небе. Если надо, я буду ступенькой под ее ногами, она достойна этого, и я достойна: замолчать, остановиться, исчезнуть, для сестры будет лучше, если меня не будет. Годами я затмевала ее, а она молчала. Это ее глава, теперь говорит она. Отныне и до конца я отойду в тень и не буду вмешиваться в ее слова. Сестра, которая торопилась спасти, больше не будет мешать. Черная сестра будет только публикой.

Прозрачное, почти невидимое облако зависло на небе. Белка до крови прикусила ноготь.

— Я говорила об этом с мужем, и у него были сомнения. Знаешь, Арон же не проявил никаких признаков раскаяния. Я даже не уверена, что он вообще понял, что наделал, хотя, как может человек не понимать? Он же образованный, книгу написал. Тот, кто может написать книгу, конечно же способен понять.