Ложь от первого лица

Голос рассказчицы становился всё тише и тише, пока совсем не затих. Казалось, мысли ее разбегаются, и ей не удастся довести рассказ до счастливого конца — да и что мне с ним делать, с этим концом? И что потом? Что можно сделать с тем, что уже сделано? Может, лучше так его и оставить, неоконченным, потому что это правда, что всё тянется и тянется, и не сто двадцать дней, а бесконечно…

Рука, теребившая перчатку, сжалась в кулак и снова раскрылась, ладонь ковшиком расслаблено легла на колено.

— Иногда я думала, что Бог еще не совсем меня простил. Это было тяжело, — сказала она, и я внутренне напряглась. — После долины смертной тьмы, в которую поверг меня Арон, мне казалось… — Она произнесла имя «Арон» так же просто, как до этого называла мне имена птиц.

— Помнишь стук его пишущей машинки? — вдруг спросила она. — Помнишь, даже внизу было слышно? Я всегда знала, что это как-то относится и ко мне, эта книга про Гитлера. Этот стук машинки был связан для меня с тем, что он со мной делал, хоть я и не понимала, как. Даже сейчас я думаю, и Барнет тоже говорит: в Холокосте было так много жертв, все эти люди… страдающие дети, матери, потерявшие всё, так почему Гитлер? Почему о нем? Как можно? Почему ничего не знают о всех этих детях, почему именно о дьяволе…

Она знала, что книга издана. Однажды вечером, часа через два после ее возвращения в поселок — «тогда мы еще жили в другом доме» — вынимая белье из сушильной машины, она услышала по телевизору его имя.

Сначала она надеялась, что ей послышалось:

— Знаешь, бывают похожие имена, а я, хоть и была уже сильнее, все же еще была недостаточно сильной. Случалось, кто-то произнесет имя «Арон», или немного похожее на него, и я пугаюсь, как будто это он.

Она пошла в гостиную, и «там ничего не было», в смысле, его самого не было на экране. Но диктор новостей рассказывал, что на профессора Готхильфа напали, когда он входил в студию другого телеканала: женщина, выжившая в Холокосте, подкараулила его и пыталась плеснуть ему в лицо кислотой.

— Я позвонила мужу, но его нигде не было. Это было до мобильных телефонов, и без них было довольно трудно. Если бы Бог не был тогда со мной…

Но в тот раз Бог сестру не оставил, и женщина, пытавшаяся сжечь лицо Арона, тоже никуда не делась.

— Я думала о ней, думала всё время, это стало моей навязчивой идеей. Мне было важно понять, как она промахнулась, может, если бы она стояла ближе, то не промахнулась бы. По телевизору не показали, как именно это было, но я всё время представляла себя на ее месте и думала, что я бы не промахнулась. Понимаешь? Я видела себя на ее месте и в своем воображении я обливала его кислотой. Пусть у него будут ожоги. Пусть умрет. И еще раз умрет, но теперь медленно. Я, как ад, сжигала ему кислотой лицо снова и снова, как в кошмаре, когда знаешь, что этому не будет конца, потому что ад — это и есть конец.

Я любила сестру. После всего, что я ей причинила, могу ли я говорить, что любила ее? Любила. Но никогда не любила ее так сильно, как в ту минуту, когда она прикусила перчатку и вспыхнула; она даже не заметила, что я положила ей на колено руку.

Она продолжила тем же голосом, с тем же самым подъемом:

— Тогда это было моим кошмаром, который я не в силах была прекратить, этому не было конца — я всё время видела его лицо. Это странно, ведь раньше, до того, как услышала об этой старухе с кислотой, я вообще не думала о его лице, будто его и не помнила. И только представляя себе кислоту, и как она его разъедает, я вдруг начала его видеть, я видела это лицо всё время, оно будто вросло в мои глаза. Я молила, чтобы это прекратилось, но моего желания словно и не было, будто я ничто, ноль, будто я снова не существую. А я уже хотела существовать. Ведь я же уже существовала, Бог дал мне существование. Я никак не могла понять, как же так, почему Бог, который был так добр ко мне, почему он позволяет ему преследовать и отравлять меня.

Сестра помассировала лоб, потерла щеки, слез не было, просто потерла.

— Про Бога иногда говорят, что он «скрывает лицо», — сказала она. — Есть такое выражение. Но Бог есть Бог, и он никогда на самом деле не скрывает лицо, это нам только кажется. Сегодня я понимаю, что Бог не оставлял меня ни на минуту. Это абсурд — Бог не бросает. Он просто ждал, что я прогоню лицо Арона, которое заслоняло то, другое лицо. Долго, очень долго я не понимала, чего он от меня ждет, и годы прошли, пока я сумела отделаться от лица Арона. И тогда, если мне это хоть немного удавалось, я лучше видела Иисуса. Мне трудно объяснить это словами, всякий раз, когда я ощущала терпение Иисуса, каждый такой раз давал мне еще немного силы отодвинуть того, кто заслоняет. Я знаю, что без любви Бога, если бы он не показывал мне свою любовь, одна я не смогла бы от этого избавиться.

Сестра молилась, и муж ее молился.

— Это тоже мне очень помогло. Он просил за меня, чтобы кислота и навязчивые картины покинули меня. Ему тоже было тяжело с той отравой, которая меня переполняла. Я уже говорила, что едва ли умела быть ему женой…