Ложь путеводных звёзд (СИ)

Амброус немедленно почувствовал укол ревности. Будь хоть сто раз эта похвала заслуженной, зачем… зачем было упоминать именно того человека, имя которого звучало болезненно для него? Разве недостаточно было Владычице его, Амброуса? Разве нуждалась она в ком-то еще?

Разве мог кто-то еще встать с ним вровень?

Нет. Никто и никогда. Для отца он был на втором месте. Вторым после страны. Вторым после бастарда, — в отличие от него, зачатого по любви, а не по необходимости. Но это в прошлом.

Отца больше нет. Амброус не будет вторым после страны: страна будет подчинена ему, а не наоборот. Не будет он и вторым среди адептов. Или Первым, или никаким.

Для отца он был на втором месте, но для Владычицы он был всем. Как и она для него.

Как и она для него. Потому что она была подлинным Богом. Может быть, не тем, что был В Начале. Но тем, что воплощал в себе весь мир.

По крайней мере, для него.

Накрапывал неприятный, моросящий дождь.

В блеклом свете пасмурного утра замок Ламия, служивший резиденцией правителя Стерейи, смотрелся сумрачно и безрадостно. Построен он был на руинах древнего города, когда-то венчавшего, как корона, отвесную скалу. После Заката ландшафт изменился; и хоть каменистая почва надежно предохраняла замок от подкопа, находился он нынче гораздо ближе к грешной земле.

Если бы Килиан собирался вести осаду этого замка, он бы поднялся вверх по течению реки и отравил главный источник воды. Теоретически этот жестокий план был единственно-верной ставкой. На практике ничего подобного чародей делать не собирался.

Во-первых, вести осаду с отрядом в десять человек — откровенно тупая идея. Как бы сильна ни была магия Владык, даже ее могуществу есть предел. Победу над Халифатом они одержали частично за счет эффекта неожиданности, частично благодаря суеверному страху черных перед магией. Против Карстмеера ни того, ни другого у Килиана не было.

Во-вторых, он вообще не хотел доводить ситуацию до точки невозврата. Междоусобная война еще никому ничего хорошего не приносила. Неважно, кто за что воюет, за свободу ли, за порядок, за истинную веру или общее благо: если ты воюешь сам с собой, то и ослабляешь в итоге сам себя. Распавшееся королевство не выстоит против Иллирии и Халифата.

Наконец, в-третьих, у него уже был план. И этот план ему очень нравился, хоть и был излишне рискованным.

Десять лошадей и одиннадцать человек (леди Селеста, закутанная в черный плащ с капюшоном, сидела на лошади перед Килианом) остановились в трехстах метрах от замка. Адепт кивнул Маврону, и тот затрубил в рог. Сперва свой личный сигнал. За этим последовал сигнал герцогского, — в смысле, теперь королевского, — рода.

Выждав пару секунд, чтобы на них обратили внимание, адепт сорвал капюшон с головы своей пленницы. Расстояние было точно рассчитано: достаточно близко, чтобы защитники замка могли опознать личность девушки, но достаточно далеко, чтобы они не могли быть уверенными, что открыв огонь, не заденут её.

То, что «спасенная» фактически выступала живым щитом, Килиана совсем не трогало. Он был уверен, что стрелять они не станут.

План действий был обговорен заранее, и ему не требовалось отдавать команду специально. Дождавшись, пока на стене появится граф Карстмеер собственной персоной, герольд Маврона выехал вперед. Килиан понятия не имел, зачем отряду из десяти человек отдельный герольд, но сейчас он был очень полезен.

Герольд подъехал почти к самой стене и, чувствуя себя явно неуютно под прицелом лучников и мушкетеров, начал излагать послание. С такого расстояния слышно его было плохо, и Килиан опасался, что он начнет нести отсебятину, но кажется, пока все шло… неплохо.

Послание должно было гласить, что барон Килиан Реммен, придворный псионик Идаволла, готов обсудить условия передачи леди Селесты в руки ее отца. Но обсуждать это он будет только с графом лично, только за пределами территории замка, и только если того будет сопровождать не более двадцати человек свиты.

Герольд вернулся — живой. Это уже плюс. Теперь оставалось отступить на всякий случай за пределы досягаемости стрелков и выжидать хода Карстмеера.

Напряженное это было ожидание. Хотя университетское образование Килиана и включало в себя основы психологии, он не льстил себе и не считал себя знатоком душ человеческих. Сейчас же все зависело от того, верно ли он просчитал характер старого графа.

Была и еще одна причина, по которой он чувствовал напряжение. Сидевшая перед ним заложница… К нему откровенно прижималась. Аристократка уступала в привлекательности и Лане, и Ильмадике, но это не значило, что ученый не испытывал вполне естественных мужских реакций. В общем-то, она до сих пор считала его своим спасителем (мотивов, из которых заговорщики пытались выкрасть ее, ей так никто и не раскрыл) и неоднократно строила глазки. Но…

Было очень весомое «но». Это все было ложью. Фальшивкой.