Ложная красота

Хватаю Соколова за грудки и вколачиваю в стену с такой силой, что боль отдается в локтях обеих рук. Я хочу врезать ему со все дури, стереть это выражение лица, месить его рожу кулаком, пока не обнажатся кости черепа, пока не посыплются зубы. Но своих уродовать нельзя. За своих Андреич может и попереть. Мне странно, что я помню об этом в такой момент, но я помню. Я не должен оставлять следов на этой мерзкой роже, и поэтому сжимаю мертвой хваткой глотку.

Придурок хрипит и задыхается, выпучив ошалелые глаза. Я надавливаю сильнее, предвкушая тот момент, когда зрачки мудака начнут закатываться вверх, когда он потеряет сознание и свалится на пол вонючей кучей бесполезного дерьма. Давлю сильно, потеряв контроль над своим гневом, когда вдруг чувствую касание тонких пальцев к своему бицепсу.

— Игнат. — Слышу напуганный, но требовательный голос у меня за спиной. Тонкие пальцы обхватывают плечо и надавливают, тянут, пытаясь оттащить меня от задыхающегося Соколова. — Игнат, пожалуйста.

Не знаю что, но, наверное, вот это вот её «Игнат, пожалуйста», заставляет разжать пальцы. Я вообще не помню, чтобы мое имя произносили вот так вот. Игна-ат. И это странно отрезвляет, резко переключает меня с гнева на необъяснимую зацикленность, лихорадочное повторение вот этого ее Игна-ат в своей голове.

Соколов сгибается пополам, кашляет, ловит ртом воздух. Кашляет, кашляет, кашляет. Хрипит. Затем поднимает на меня обалдевшие глаза, полные страха, негодования и обиды.

— Долбоеб. — Хрипит сиплым голосом, желая сохранить в глазах девчонки свою фальшивую крутость. Но я резко подаюсь вперед, и он отшатывается, как жалкий зашуганный хорек. Бросает последний взгляд на девушку и наконец-то сваливает.

Я смотрю ему вслед и думаю о том, почему она меня остановила: из жалости ко мне за тупые насмешки придурка, или чтобы предотвратить конфликт. Но подумать об этом как следует я не успеваю. Я оборачиваюсь, и мое сердце пропускает сразу несколько ударов.

Девчонка продолжает испуганно жаться к моему плечу, и смотрит так… Широко раскрыв свои огромные голубые глаза.

И лицо ее так близко. Так близко, что можно увидеть мелкие трещинки на полных губах, и рассмотреть каждую пушистую ресницу.

И мне жарко, невозможно жарко в том месте, где ее грудь прижата к моему плечу.

Мое сознание сосредотачивается на этом, стягивается в одну точку, чтобы сполна насладиться этим ощущением. И внутри у меня почему-то так горячо, будто я залпом опрокинул в себя стакан чистого спирта, и теперь он разливается внутри и жжет внутренности.

Девушка хлопает глазами глядя на меня, быстро облизывает губы и, осознав вдруг, как близко ко мне находится, резко отстраняется.

Жар тут же испаряется. И я только сейчас замечаю то, что одета она сегодня иначе. И это удивляет меня едва ли не больше, чем осознание того, что она только что доверчиво прижималась ко мне, будто я ее чертов защитник.

На ней узкие спортивные штаны и почти обтягивающая тонкую фигурку водолазка. Почти.

Ловлю себя на будоражащей мысли, что если этот прогресс сохранится, со временем я смогу увидеть абсолютно все изгибы её хрупкого женственного тела.

Сглатываю тугой ком и отхожу подальше. На безопасное расстояние.

— Начнем тренировку. — Говорю. И получается на удивление спокойно. Вразрез с застывающим после каждого взгляда на девушку сердцем.

Глава 13

Полина

Не знаю, возможно, я возвращалась, потихоньку приходила в себя, будто от долгой комы, длительностью в триста девяносто дней. Иначе как еще можно было объяснить, что я — человек, избегающий всякого физического контакта, буквально шарахающийся от каждого прикосновения, — сама чуть ли не кинулась в объятья Игнату? Видя его слепую ярость, видя, что он вот-вот просто-напросто задушит парня, посмевшего перечить и насмехаться над ним, я напрочь забыла обо всех своих страхах и опасениях, сосредоточившись лишь на том, чтобы предотвратить ужасное.

Не знаю, значило ли это, что я возвращаюсь в ту старую Полину, которая еще могла доверять людям, которая не боялась всех на свете, но, в любом случае, произошедшее сегодня было большим сдвигом.

Печалило только то, что произошедшее сегодня поселило какую-то странную неловкость, которая буквально воочию сквозила между нами. Игнат почему-то отстранился еще больше, он старался держаться на расстоянии, больше молчал, лишь скупо выдавая указания. Избегал смотреть мне в глаза. Ему было неловко.

Да и мне тоже…

Мои ладони до сих пор горели. И это вовсе не оттого, что несколько подходов я отжималась от пола. Они горели, оттого, что все еще хранили в себе тепло сильного тела, к которому им было позволено прикоснуться. Они помнили то ощущение, когда под ними перекатываются напряженные литые мышцы. Каким жаром от них веет, какой неудержимой мощью. И какой трепет внутри вызывает эта дикая сила, запертая в огромном мужественном теле.

Я даже не надеялась, что вообще когда-нибудь смогу думать о чем-то подобном, оценивать чью-то мужественность, и как-то внутренне на нее откликаться. Но это происходило. И я даже не знаю, радовало меня это или пугало.