Ложная красота

Наконец я нашёл нужную палату, но Полины там не оказалось. Я вышел в коридор и растерянно огляделся. Ну куда она могла подеваться? Она ведь, должно быть, ещё очень слаба, и вряд ли могла бродить где-то по больнице. Где же она? Где её искать? Я стоял, как идиот и крутил головой туда-сюда, даже в окно выглянул, будто бы она могла бы прятаться где-то в сугробе, как вдруг боковым зрением увидел движение справа в конце коридора. Я резко повернул голову и наконец увидел её. Полина шла медленно, опустив голову, осторожно ступая по полу, придерживаясь рукой за стену. Её шатало от слабости. Она сильно похудела, и осунулась. От былой Полины осталась одна лишь тень. В груди больно царапнула жалость, я сделал шаг ей навстречу, не в силах смотреть на то, как тяжело дается ей каждый шаг. Полина почувствовала движение и подняла голову. Замерла, прилипнув взглядом к моему лицу. Она застыла, и с минуту кажется даже не дышала, глядя на меня так, будто не узнавала, или не верила своим глазам. А потом отмерла, судорожно вздохнула, ее подбородок затрясся, по щеке скользнула слеза, и она стала медленно оседать на пол, будто ее разом покинули все силы. Я словно, очнувшись ото сна, сорвался с места, и, подбежав к ней, подхватил её, лёгкую и почти невесомую, на руки.

— Это ты, — всхлипнула девушка, обхватывая мою шею руками и прижимаясь к моей груди щекой, пока я нес ее в палату, — ты здесь, ты пришёл.

— Конечно я здесь, Пришелец, где ж мне ещё быть? — усмехнулся я с горечью в голосе, аккуратно укладывая её на постель.

Она выглядела такой маленькой и хрупкой, ещё меньшей и более слабой, чем когда я впервые её увидел. Она обхватила мою руку настолько крепко, на сколько позволяли её силы, будто бы боялась, что я исчезну. Я наклонился и нежно поцеловал её в губы.

— Я здесь. Я рядом, я всегда буду рядом. — Зашептал успокаивающе, покрывая поцелуями всё её лицо, каждый миллиметр бледной кожи.

Она улыбалась, из её глаз текли счастливые слезы, её руки трогали моё лицо, пальцы касались скул, губ, скользили по шрамам, и я думал, Господи, какая же в сущности мелочь эти шрамы. Как же всё это не важно. Как это мелко и несущественно.

Ни красота, ни шрамы, ни вообще внешность, на самом деле не имеет никакого значения. Для моего Пришельца уж точно. Она другая, и мир видит по-другому. Она может различить красоту даже в самом невзрачном объекте, увидеть прекрасное в уродливом, заметить нечто удивительное в самых простых местах. Она замечательная. Чувствительная, ранимая, хрупкая, но и сильная духом одновременно. Красивая телом. Красивая душой. Эта девушка, самая важная девушка в моей жизни, считает меня красивым, а остальное… да разве это имеет какое-то значение?

— Я так сильно тебя люблю. — Прошептала Полина, уткнувшись в мою грудь, так что ткань свитера заглушила её голос, и я не сразу понял. Сказала так, будто говорила и не мне вовсе, а так, себе, про себя, просто не выдержав, выплеснула переполняющие эмоции. Я не сразу понял смысл слов, но когда понял, что то такое горячее необъяснимое заполнило мою грудь, затопило так сильно, что даже дыхание перехватило. Я прямо раздувался от гордости, от счастья, от щемящей нежности, что мне казалось, я вот-вот лопну, как огромный перегретый воздушный шар.

Я прижал ее к себе сильно-сильно, лег рядом на кровать, и уткнулся носом в макушку. А я и не знал, что могу так сильно любить. Хотя, какой там… что это за слово вообще? Оно не отражало и тысячной доли тех чувств, что я испытывал к этой девушке. Это было вообще не то слово, хотя слова тут были и не нужны.

Мы еще долго лежали, обнявшись так крепко, словно срослись телами. Мы говорили, молчали, целовались, снова молчали, слушая мерное дыхание друг друга и ровные ритмы наших сердец, и снова говорили. Она рассказывала мне о своих рисунках, о том что здесь, в больнице, ей наконец удалось закончить самый главный, самый идеальный из них и она точно выиграет с ним все конкурсы в мире, потому что его невозможно не полюбить, потому что на нем изображен я.

А потом рассказывал я, о детстве, о брате, о своих постоянных злоключениях, в которые я вечно попадал по дурости и из-за своей глупой беспечности. Историй таких у меня было много, и я рассказывал их ей и рассказывал, она смеялась, иногда до слез, и морщилась от боли, когда хохотала слишком сильно. А потом она стала засыпать, убаюканная моим голосом, и я, нежно поцеловав ее в висок, собирался встать, чтобы она могла нормально отдохнуть.

— Давай уедем отсюда? — Слегка приоткрыв сонные глаза, вдруг тихо пробормотала Полина. — Ты ведь хотел уехать. Давай уедем вместе из этого города? Я хочу начать новую жизнь, по-другому, с чистого листа…

— Ну, — протянул я, с улыбкой, — в тебе теперь так много новой крови, что ты вполне можешь считаться другим человеком.

Полина улыбнулась, и больше не в силах удерживать отяжелевшие веки, закрыла глаза. А я наклонился к ней, погладил скулы большими пальцами, прижался губами к ее лбу и прошептал.