— Ты спросила меня, что я собирался с тобой делать. Мой ответ максимально честный и открытый, Маша: ни-че-го, — отпускаю её руки, поняв всю бесперспективность собственных вялых и неубедительных попыток остановить этот позорный, тошнотворный и отчего-то возбуждающий разговор. Хватаю волосы в кулак и не позволяю отвернуться, склоняюсь вплотную к ней, упираюсь своим лбом в её и шепчу отчаянно: — Потому что хотеть и делать — это совсем разные вещи.
Вижу разочарование и досаду на её красивом личике и еле сдерживаюсь, чтобы не высказать ехидное: «Задавать правильные вопросы ты так и не научилась». Потому что это — единственная моя возможность раз за разом ускользать от прямых ответов, продолжать хвататься за край отвесной скалы, когда как ноги мои уже висят над бездонной пропастью.
Ведь она научилась самому главному — манипулировать моими чувствами и слабостями ловко, словно кукловод, держащий в своих руках десятки привязанных к телу куклы ниточек.
— И что ты… хотел? — запинается, срывается, облизывает губы нервно, и я сжимаю её волосы ещё крепче, останавливая себя в желании немедленно догнать этот розовый кончик языка и почувствовать его у себя во рту. Достаточно с меня попыток не терять самообладание, пока её ладонь усердно и бесстыдно надрачивает мне сквозь одежду.
Улыбаюсь и легонько качаю головой, сильнее вдавливаясь в её лоб. Наверное, я и сам не смог бы сказать, чего хотел тогда. Восемнадцатилетний парень, знакомый лишь с объятиями матери в детстве и чужими кулаками в подростковом возрасте. Испытывающий такой острый тактильный голод, что от каждого прикосновения внутренности отправлялись в поездку по американским горкам от восторга.
Понадобилось время, чтобы понять, что дело было вовсе не в пресловутом тактильном голоде. Имело значение лишь то, к кому прикасаться.
Мне нужно было трогать её. Совсем не так, как могу делать это сейчас, не ограничивая себя ничем, кроме пределов собственной фантазии и извращённости. Чувствовать мягкость и шелковистость кожи под контрастно-жёсткими, шероховатыми, покрытыми огрубелыми мозолями подушечками пальцев; вести костяшками по нежной и хрупкой шее, ощущая её волнение, дрожь, трепет. Тереться кончиком носа о её щёку, утыкаться в висок, зарываться в волосы, чтобы вдохнуть тонкий, еле уловимый цветочный аромат.
Она порывисто выдыхает в тот момент, когда я провожу ладонью вдоль её руки, от плеча до запястья, почти не соприкасаясь с кожей, держась на мучительно-приличном расстоянии, и начинаю поглаживать напряжённые пальцы, вцепившиеся в край стула. Осторожно перебираю пряди на её затылке, большим пальцем задеваю мочку с маленькой серёжкой-колечком в ней.
— Уходишь от ответа? — шепчет злобно, пытается вывернуться, чтобы посмотреть на меня, скинуть с себя морок неожиданной, непредсказуемой нежности, от которой тает оставленным на солнце кристаллом льда, так соблазнительно растекается в моих руках.
— Ты спросила, чего я хотел. Я показываю тебе это.
Вижу, как она пытается передёрнуть плечами, скривиться в гримасе недоверия, может быть даже рассмеяться или сказать что-нибудь едкое, издевательское. И не может. Не хочет?
Это на самом деле то, чего я точно хотел тогда. Наслаждаться её близостью, теплом, возможностью быть рядом, вместе с ней.
Пройдёт не один месяц, прежде чем я в полной мере смогу оценить совсем другую возможность близости. И не один год, прежде чем попробую представить кого-то другого на месте снятой на пару часов проститутки, старательно отрабатывающей свои деньги.
Только казалось безобразным думать о той, которая в воспоминаниях так и оставалась совсем ещё ребёнком, когда на твой член ртом натягивают презерватив. Чем-то на уровне дикого отвращения к себе, желания закинуться алкоголем и дозой побольше, чтобы потом хохотать в голос и убеждать себя, что я нормальный, нормальный, нормальный!
Или просто слегка не в себе.
— А ты, Маша? Чего хотела ты? — жду, что огрызнётся, мгновенно сменит тему, постарается меня переиграть, изо всех сил схватится за возможность снова ткнуть меня носом в тот факт, что ей на меня почти всё равно. А вместо этого только продлеваю собственную агонию, потому что её пальцы яростно и быстро расстёгивают пуговицу и ширинку на моих брюках, резко дёргают их вниз вместе с трусами, и снова сжимают член.
Ёб твою мать, Ма-шень-ка, что же ты творишь?!
Подушечка большого пальца с нажимом проходится по безумно чувствительной от сильного возбуждения головке, принося с собой кайф вперемешку с болью. Ещё несколько таких движений, чуть больше усилия, и придётся шипеть и стискивать зубы, чтобы вытерпеть это.
Но она останавливается, плюёт себе в руку и перехватывает член всей ладонью у основания, чтобы тут же вернуться к скользящим, всё нарастающим в темпе и скорости движениям. Таким пошлым, грубым и будто отчаянным.
— Смотри на меня! — приказываю срывающимся голосом, хотя сам еле держу глаза открытыми, не разрешая себе полностью отдаться восхитительным ощущениям и приглушённым звукам её частого, поверхностного дыхания.