Ложные надежды

А в его глазах рассыпалась увядшейшей трухой коричневая осенняя листва, сплетались рваным полотном изумрудные перья папоротников, стелился по сырой земле серебристый туман, и всё страдало, выло, извивалось в предсмертной агонии и пульсировало так, что дрожало всё тело. Потому что это неправильный ответ, неправильный ответ. Неправильный. Ответ.

И он это знал.

Зайцев замер совсем рядом со мной. Вроде бы и сбоку, но на каких-то полшага позади. И самым тяжёлым оказалось не повернуться к нему и не попытаться перехватить взгляд, наверняка как и у меня обращённый к удаляющимся по водной глади тёмным точкам.

В каждый чёртов заплыв до островов я с трясущимися от подсознательного страха руками наблюдала за светлой макушкой сестры, под обеденным солнцем отливающей золотом, а на расстоянии превращающейся лишь в обычное блеклое пятно. Смотрела, хотя клялась себе этого больше не делать, ведь где-то там, в подкорке сознания, до сих пор трепыхалась болезненная мысль о том, что родители умерли прямо у меня на глазах и я не смогла ничего сделать. Вдруг прямо сейчас, в этот тусклый летний день, всё повторится вновь?

— Не шевелись, — внезапно прошептал Кирилл, и я подчинилась. Только обратилась не в камень, а в наспех слепленную песчаную фигуру, готовую рассыпаться от любого грубого прикосновения.

И я вплетала в свой погребальный венок только что распустившиеся бледно-розовые бутоны оставшихся в голове вопросов, оборачивала шершавую, тугую лозу гордости вокруг хрупких светлых стебельков сомнений и расправляла острые и колючие листья совершенных ошибок. Оставалось только вложить туда кровавые цветы, проросшие прямиком в моём сердце и до сих пор не получившие правильного названия.

Он неторопливо перебирал мои волосы, перекидывал пряди вперёд, рассыпал их по груди и по-детски пухлым плечам, лишь изредка касался шеи самыми кончиками прохладных пальцев. И сердце больше не стучало маленькими молоточками, оно замирало, сокращалось и болезненно дёргалось, когда из него прорывались один за другим всё новые и новые капельки-зачатки, набухающие с током крови и распускающиеся, раскрывающиеся невинно-белыми хрупкими лепестками.

Я зажмурилась, задержала дыхание и медленно умирала. Молилась Богу, чтобы прошло, отпустило, закончилось. Уверенно раскладывала свои мысли по полочкам, где им быть и положено, а чужие, раздражающие и неправильные чувства запирала в самый тёмный и страшный чулан, для достоверности закрывая дверь на тяжёлую задвижку «простых биохимических реакций», амбарный замок «элементарного тактильного голода» и скрипучую цепочку «детской впечатлительности».

Только вот ничего не помогало. Я чувствовала. Впервые так ярко, чётко и на разрыв чувствовала что-то, с чем никогда ещё не сталкивалась и что не могла, — не хотела, — понимать.

— Вот, — довольный собой, подытожил Кирилл, и я в тот же миг распахнула глаза и обернулась к нему. В пальцах у него был пурпурный шарик репейника, заботливо вытащенный из моих волос и быстро перекочевавший ко мне на раскрытую ладонь. Найти бы ещё разумное объяснение, зачем он мне нужен. — На твоём месте я бы назвал его Пашей.

Пока он садился рядом со мной на траву, я начала смеяться. Так искренне, звонко и неугомонно, что пришлось закрывать себе рот ладонью, чтобы как-то сбавить громкость, пока мой смех не успел донестись до Ксюши, которая устроит из этого целое памятное событие и не успокоится, пока не вытрясет все подробности.

А рассказывать ей не хотелось. Пусть у меня её игрушки, на мне её сарафан и меня принимают только в компании её друзей. Хотя бы это должно остаться только моим.

Это — привязанность.

Та самая, от которой я шарахалась по углам нашей маленькой квартирки, обходя стороной высокую худощавую тень с растрёпанными волосами, наивно полагая, что если избежать физического контакта, то получится и эмоционально отгородиться от нежеланного соседа. Но вот, не вышло.

Иногда так случается — сколько бы сил, времени и упорства не было потрачено ради достижения цели, она всё равно выскальзывает прямо из рук. Или, напротив, сама крутится поблизости, напористо, но аккуратно вторгается в пространство, которое должно было остаться запретным навсегда.

Но главное, что это — привязанность. Потому что в тот же самый миг, как я дала имя этому дикому, хищному, неизведанному чувству, оно замурчало и покладисто легло на брюхо.

Это — просто привязанность. И теперь осталось только найти нужный учебник, чтобы разобраться, что же делать с ней дальше.

— Ты не умеешь плавать? — вопрос вырвался из меня легко, как и любые другие слова, заставлявшие людей вокруг ощущать себя некомфортно. Вот и ухмылка Кирилла, впервые с воскресенья третьего мая так сильно напоминавшая улыбку, оборачивается мрачным оскалом.