Ложные надежды

Всё это — лишь иллюзия. Ночная прогулка, странные разговоры и взгляды, ощущение мимолётно коснувшихся виска прохладных пальцев, цветок в волосах и мои чувства. Я ведь не могу ничего чувствовать. Я ведь просто не умею.

— Можем идти, — приглушённый, тихий голос сестры доносился издалека, с другого берега жизненных приоритетов, с другого континента моральных ценностей, с другой планеты взаимоотношений с окружающими, из чужой галактики со своей реальностью, куда меня постоянно по ошибке забрасывало. В той, несуществующе-выдуманной вселенной мне отведена роль человека, который действительно способен значить для других что-то особенное.

А на этом ненавистном берегу мне суждено только выдумывать какой-то смысл для ничего не значащих поступков, пугаться своих собственных эмоций и пытаться не закричать от выкручивающей боли.

Никогда бы не подумала, что жалеть кого-то может быть настолько больно.

Осознание того, насколько я лишняя для них обоих, сильно ударило под дых и чуть не сшибло меня с ног. Подтолкнуло в спину грубо, как хамоватый здоровяк-одноклассник, и сочувственным голосом предупреждающе шепнуло: «Убегай». И мне захотелось оказаться как можно дальше не только от непредсказуемого Зайцева, но и от собственной сестры, никогда бы не сумевшей меня понять.

— Я пойду вперёд, — успело вырваться из меня, прежде чем ноги сами понесли в сторону дороги. Медленно, размеренно, изредка запинаясь о незаметные в темноте выступающие корни деревьев. Торопливо, нервно, не обращая внимание на ухабы и щекочущую ноги траву. Быстро, быстро, ещё быстрее, прочь от протоптанной всеми тропинки, сквозь густые заросли высоких сорняков, не разбирая дороги и не оглядываясь, задыхаясь и захлёбываясь собственной паникой, нарастающей с каждым хлёстким ударом листьев по лицу.

Я бежала и не слышала ничего за своей спиной, не видела ни одного ориентира, чтобы понять, как далеко успела зайти, не издавала ни единого звука, боясь расколоть стеклянный купол над своей головой, сквозь который прорывались только шорохи травы и слаженное пение сверчков. Меня не пугала даже возможность потеряться по-настоящему, навсегда, засохнуть и сгнить по осени вместе с луговыми цветами.

Что угодно, лишь бы избавиться от этой жалости.

Усеянное светлыми крошками звёзд чернильно-синее небо подмигивало мне, подсвечивая голубоватым светом верхушки и прокладывая ими дорожку, вдоль которой я продолжала идти, растерянно озираясь по сторонам. Меня никто не искал, и это было так прекрасно: ощущать свободу, упиваться собственной беспечностью и забывать обо всём, — и обо всех, — оставшихся где-то там, далеко позади бескрайнего поля. Меня никто не искал, и это было так грустно: получить неопровержимые доказательства того, что я снова оказалась права.

Только громкий шорох раздался где-то совсем рядом, сбоку, сзади — и меня перехватили за талию длинные и худые, ледяные на ощупь руки. Оплели плотными тугими ветвями, сдавили почти до хруста костей, прижали спиной к мощному, твёрдому стволу и укутали тёплым хвойным запахом. И держали так долго, так крепко, надёжно и согревающе-нежно, что не оставалось ни единого шанса вырваться.

И я не вырывалась.

Восстанавливала сбившееся после бега дыхание и приходила в себя, словно только что пережила ещё один приступ ночного удушья. Словно спустилась в ад, прошла сквозь неистовое пламя чистилища, нырнула в бурлящий котёл лавы, станцевала на пылающих углях грехов и вернулась обратно, к страданиям более жестоким и изощрённым.

— Ксюша ждёт у дороги, — спокойно сообщил Кирилл, и только тогда я почувствовала, что его подбородок всё это время лежал на моей макушке. Вопросов он не задавал, отругать меня за глупое поведение не спешил и даже раздражения своего не высказывал.

Только в голосе звучало что-то такое усталое и грустное, чуть дрожащее, мягкое и плавное, тягучее. Такое странное, проникающее насквозь в душу и обхватывающее её этим холодом, неожиданно способным приносить тепло. Такое родное и знакомое, отзывающееся внутри и тянущееся к нему навстречу.

Никаких сомнений: просто он тоже меня жалел.

— Ты знаешь названия всех этих цветов? — спросил он, сжав мою ладонь в своей и потянув за собой сквозь траву. Я отставала всего на шаг, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы заметить, что покрывавшие меня с головой верхушки еле дотягивались ему до шеи.

— Знаю, — вышло так тихо, что мне до последнего казалось: он не услышит. Но услышал, обернулся ко мне и задумчиво кивнул головой, словно получил очередной правильный ответ на задачку из моей методички. Его глаза искрились в темноте отблесками беспокойной воды под лунным светом и выглядели более тёмными, чем ночная мгла. А мой ответный взгляд был растерянным и беспомощным, испуганным, почти просящим сжалиться надо мной.

Сжалиться и не выпускать мою руку.