Ложные надежды

От звонка в дверь мы оба вздрагиваем. У бабушки есть ключи, гости к нам и в иные времена приходили редко, да и без предупреждения мало кто решился бы зайти: баб Нюра любит вздремнуть днём и терпеть не может, если её будят.

— Не выходи, — успеваю бросить ему и плотно закрываю дверь на кухню. Хотя после того, как Зайцев прошёлся с бабушкой через половину города, нет особенного смысла скрывать его присутствие здесь.

На лестничной площадке стоит мама Паши. Пока выглядываю в глазок и хмурюсь, заранее предчувствуя неприятный разговор, она снова яростно выжимает кнопку звонка.

— Приехала?! — восклицает она, стоит мне открыть дверь. В принципе, у меня тоже и мысли не возникло выдать какое-нибудь условное «добрый день», тем более настроение тети Светы я давно научилась определять с полувзгляда.

— Вы что-то хотели?

— Хотела! Хотела спросить, есть ли у тебя совесть, Маша?! Я сколько тебе помогала? Я сколько всего сделала для вашей семьи! — заводит она одну из излюбленных песен и наступает на меня, пытаясь прорваться внутрь квартиры.

Но я уверенно упираюсь рукой в дверной косяк, перекрывая ей проход, и равнодушно выслушиваю первые высокие ноты, раздумывая над тем, как будет быстрее: просто захлопнуть дверь перед её носом или прямо сказать, чтобы проваливала отсюда?

— И сколько вы сделали? Конкретно. В фактах, — она встречается со мной взглядом и тушуется первые мгновения, не понимая, как реагировать на внезапно прозвучавший вопрос, лишённый сарказма или претензии. Обычно я не вслушивалась в её слова, но сейчас впервые стало по-настоящему интересно: чем именно она хвалится?

Если внимательно почитать семейный кодекс, то у всех добрых поступков тети Светы появляется совсем иная подоплёка. Просто забрать двух сестёр-сироток у родной бабушки и определить в детский дом намного сложнее, чем спустить всё на тормозах и несколько лет тянуть с оформлением всех документов, лишая нас особенно необходимых на тот момент денежных выплат. А уж объяснить, кто позволил подростку годами жить с лежачей, смертельно больной матерью, не имеющей средств к существованию, и подавно — чревато последствиями. Проще пристроить его куда-нибудь на полгода и выслать из города, словно и не было никогда, чем ответить за своё попустительство.

— Да ты знаешь, где бы вы были, если бы не я?! — опомнившись от первого шока, переходит на ультразвук она. — И ты мне чем отвечаешь, а? Чем ты отвечаешь?! Паша сколько тебя на горбу тянул, чтобы ты потом нос свой воротила?

— Вы что от меня хотите, тёть Свет?

— Ты что с Пашей сделала? — этот вопрос заставляет меня напрячься и вытянуться в струну, вслушиваясь во всё, что она выплёскивает из себя. — Он к тебе за помощью приехал, а вернулся с разбитым лицом! Скажи, кто из нас с тобой так обращался, когда ты к нам за помощью приходила? Кто из нас хоть раз тебе отказал?!

— Я к вам никогда за помощью не приходила, — устало выдыхаю я, постепенно начиная раздражаться от затянувшегося бессмысленного разговора. Сейчас мне намного больше хочется вернуться на кухню и уточнить, как именно Тырина «посадили на автобус».

Но тётя Света точно не намерена уходить или сворачивать свой моноспектакль.

Однажды она родила на свет Божество и не смогла смириться с тем, что кто-то отказывался ему преклоняться. И меня она ненавидела так люто, что не смогла бы этого скрыть, даже если бы попыталась.

Ксюша ей нравилась. Ксюша была милым солнышком, достойным великой чести быть приближённой к Божеству. Ей прощали даже то, как долго и с удовольствием она измывалась над Пашей, то приближая к себе, то посылая вон — просто под настроение. У неё и это получалось делать так изящно, что все очарованно улыбались и умилялись, находя игру человеческими чувствами забавной.

Ксюша нравилась ей настолько, что много лет после её отъезда в Москву теть Света не стеснялась прямо при мне выговаривать Паше, что зря он отпустил от себя такую девушку. Он согласно кивал, делал свои выводы и дополнительно укорачивал зажатую в руках цепь, второй конец которой был крепко обмотан вокруг моего горла.

По её мнению у меня был отвратительный характер, никудышный вкус и нулевые шансы стать хорошей хозяйкой. Но хуже всего, что со всеми претензиями я просто соглашалась, а нужно было обидеться и пойти исправляться всем назло.

Паша с мамой был солидарен во всём. Но держал меня при себе и не собирался выпускать.

Я ведь была ему не нужна. Я сама, как человек. Как личность, которой он в упор не хотел замечать. Всё, что ему от меня требовалось, это внешнее сходство с сестрой, с каждым годом становившееся всё более заметным.

А мне… мне нужно было изощрённо наказывать себя. За увиденную когда-то смерть родителей. За ощущение собственной ущербности в сравнении со сверстниками и, особенно, с Ксюшей. За ошибки, которым я позволила случиться: не просчитала, не продумала, не предугадала. За одну ночь, сломавшую несколько жизней.