Ложный король

– Да, я – алкоголик, и что? Зато могу выпить бочку хмеля и не окосеть.

– Сомнительный повод для гордости.

Власта подошла к столу, взяла стоявшую там бутылочку с водой, налила туда красной жидкости из колбы, всыпала шепотку белого порошка из миски рядом, закрыла рукой горлышко, встряхнула. Жидкость стала бурой.

– Это что?

– Антисептик для приёма внутрь. Вам нужно будет принимать его, когда снова почувствуете изжогу.

Она чиркнула двумя кремневыми камешками и разожгла горелку.

– Ещё не готово.

Она взяла бутылку за горлышко и несколько минут подержала ту над огнём. Жидкость внутри начала светлеть, стекло внутри запотело.

– Вот, – Меланта вытерла закоптевшее дно бутылки тряпкой и подала Мехедару. – Осторожно, горячо. Можно будет принимать, как только остынет. Только пейте осторожно, на вкус это хуже ушной серы – вас сразу затошнит. Но вам нужно будет стараться продержать его внутри так долго, как сможете. Он очистит ваш желудок и избавит от тошноты – и похмелья, кстати, тоже.

– М-да? – страж усомнился в достоверности волшебных свойств странной жидкости. Приблизил горлышко к носу, принюхался. В нос ударил резкий запах, пробравший Мехедара до самой глубины лёгких. – Фу! – Он поспешил закупорить бутылку обратно. – Воняет, как носки Веснушки.

– Зато работает лучше любого отвара на травах лекарей из Кантамбрии. И почти ничего не стоит. Хотите, чтобы не болело? Потерпите.

– Это вы, гирифорцы, терпеливые до тошноты, а у нас, островитян, терпячки нету.

– Дело ваше, если снова желаете утопить свои покои в собственной рвоте.

Мехедар замолк. Хмыкнул.

– Ишь, змейка, всё-то ты знаешь.

– Я её отмывала.

Если бы перед ней сидел не Мехедар, а сэр Гастер, ему, несомненно, стало бы стыдно представлять, как власта трёт тряпкой залитые кислой рвотой полы. Но в пропитой черепной коробке Мехедара мысли не попытались сформироваться из абстрактного клубка во вполне определившееся желание извиниться, и поэтому, когда власта отошла к стене, удобный момент принести ей извинения был упущен.

Меланта, с видом, полным такого экзальтированного смирения, будто начнись за окном война, она даже не отвлечётся от грядки, села на корточки у короба с растущими травами и овощами в другом конце кладовой и при помощи лопатки неторопливо начала перекладывать туда принесённую землю из таза, аккуратно прижимая её к стеблям ростков.

Мехедар не был из тех людей, кто отказывал себе в любого рода удовольствиях. Гастер запрещал ему распускать руки на служанок, запрещал даже пытаться затащить в койку хотя бы одну из них, но, когда старик спал, между его помощником и ними преград не стояло. Тёмная комната или закуток под лестницей, койка в общей спальне – ему было без разницы, где прижать нож к горлу желанной девки, заставить её задрать юбку и молчать, пока он не закончит. В первые два года он спал только с Симзой, получая от неё своё в любом месте и в любое время. Она была глупая, никогда не отказывала, будто ей за это платили, и постоянно смеялась, а как он заканчивал и сваливался с неё без сил, начинала что-то мурлыкать себе под нос. Когда она ему надоела, глаз его пал на холодную и неприступную, как стены военного бастиона, Мейру, но его первая же попытка отыметь её в чулане для мётел продлилась ровно столько, сколько понадобилось ей, чтобы схватить первую же попавшуюся палку и садануть донжуана по голове, после чего тому пришлось врать наивному Гастеру, что голову он разбил сам, когда напился и полез на полку за малосольными огурцами.

После этого неудачного случая Мехедар обозлился, но решил переключиться на жертву попроще. Иолли палками не дралась и боялась мужчину, а потому запугивать её ножом в случае отказа ему было гораздо проще, чем драчливую дылду. Спал он с ней последние полтора года, перемежая свой незатейливый досуг то Симзой, то девками из ближайшего к Ровенне Миртового дома, то собственной рукой, иногда и вовсе неделями к Иолли не подходил, забываясь между пышных грудей Симзы, а иногда психовал от её глупости и невозможности связать двух слов и снова принуждал Иолли. Со временем их двух ему стало мало. Хотелось того, о чём подумать было нельзя. Белая кожа, сочная грудь, широкие бёдра, угадывающиеся в складках юбки, блестящие чёрные косы…

Любуясь, как играют тени от свечей на фарфоровом личике власты и как она убирает с липких от духоты щёк торчащие из растрёпанной косы прядки, Мехедар взял одну из винных бутылок со стоящего рядом стола, откупорил и сунул узкое горлышко в рот, представляя себе, как вместо него трётся губами о мочку женского уха. Ласкает нежную мягкую кожу шеи, плеча.

Мысли, не совсем трезвые, – совсем нетрезвые, пьяные мысли – вдруг сорвались с цепи. Все созидательные чувства, знакомые ему, недавно сдерживающие его ещё живого зверя, вдруг начали стремительно слабеть и отпускать тот обруч, который обуздывал его жажду обладать, и сместились на предмет женской красоты немного ниже, меньше и тверже, как горошина, но даже более желанный, спрятанный за толстой тканью её сорочки и корсетов.