Лубянка, 23

Наконец мы отвалились от стола, начали собираться. Я решил для себя, что сейчас мы играем в детскую игру «делай, как я», и водить выпало Валерьяну Матвеичу. Поэтому мне остается во всем ему подражать: он вынул резиновые сапоги, я сделал то же; он облачился в потертый серый плащ, я надел ватную куртку; он натянул на голову старую кепку… Кепки у меня не оказалось, о чем я потом очень пожалел, а комары обрадовались. Зато на поясе у меня висел шикарный охотничий нож, а за плечами — новенький рюкзак. Экипировку завершало ружье, ствол которого, по неписаному закону, должен быть все время обращен в небо или в землю. Это со всей серьезностью объяснил Валерьян Матвеич, и я особенно хорошо понял его — вспомнив, что случилось на моих глазах за несколько дней до окончания войны, когда мы сидели в каптерке у старшины Баранникова, демонстрировали личное оружие и рассуждали, какая система лучше. Кончилось тем, что лейтенант Бабаев случайно застрелил старшего лейтенанта Заломова из своего хваленого «ТТ»…

Я не вполне понимал, почему мы все идем да идем, чем эта часть леса отличается от другой: такая же здесь желтизна кругом — и всех желтее липа, а ее ствол всех чернее; за ней идет осина (по желтизне), потом береза… Если не ошибаюсь… Но Валерьян Матвеич, который опять стал немногословен и даже суров, цедил сквозь зубы, что сюда нам не нужно, а вон туда… видите? Видеть было уже затруднительно, потому что быстро темнело, и тогда наш лидер велел собирать сучья для костра.

— Сучья и несколько стволов, — повторил он, а поднаторевший в этих делах Алик разъяснил, что стволы нужны для так называемого охотничьего костра, который горит медленно, зато долго, хорошо греет и комаров отгоняет.

— А для спанья нужно лапника собрать, — добавил он. — Но это на стоянке.

Мне было так жарко, что о костре не хотелось думать, однако когда, наконец, остановились, скинули мешки, положили ружья, почти сразу стала ощущаться прохлада, и костер, который вскоре раздули, показался как нельзя кстати.

С треском занялись сухие сучья, пламя полезло вверх, взлетели искры. Комары неохотно отступили, готовясь к реваншу, Кап, по древней традиции, отскочил подальше от огня, мы, по той же традиции, приблизились к нему, и стало как-то уютней: деревья словно раздвинулись по стенам, превратившись в колонны огромного зрительного зала, и, казалось, не случится ничего удивительного, если в одном из его концов появится медведь во фраке и в галстуке-бабочке и скажет голосом моего друга конферансье Марка Новицкого: «Дорогие охотники! Не стреляйте диких зверей, они тоже „хочут“ жить, как „цыпленки“ из известной песенки». Но огонь быстро сник, зрительный зал уменьшился до размеров каптерки, в которой было тепло, светло, и никто не убивал старшего лейтенанта из пистолета «ТТ»… Кажется, я начал задремывать.

Мы все-таки немного поели, выпили по чашке чая из термоса и стали располагаться на ночлег.

— Ставлю на три ноль ноль, — сказал Алик, который, скорее всего, просто хотел напомнить, что за два года пребывания за полярным кругом он сумел купить себе ручные часы с будильником.

Однако я не оценил его приобретение должным образом и попросил дать нам всем поспать хотя бы на полчаса больше. Впрочем, вся эта торговля из-за времени значения не имела: спать никому из нас нормально не удалось. Почти вся ночь прошла в борьбе с комарами, в поддержании затухающего огня и в попытках устроиться так, чтобы тепло было не только ногам или спине, а по возможности всем зябнущим частям тела. И отнюдь не способствовал крепкому сну беспрерывный лай бдительного Капа, который отзывался на каждый шорох, каждый шелест.

Из-за всего этого мы были на ногах еще до того, как продребезжал звонок на ручном будильнике Алика. Вокруг было очень холодно, очень тихо, и все подернуто колыхающимся бело-зеленым маревом, как в каком-нибудь подводном лесу из оперы «Садко». Но лес просыпался и без будильника: залопотали птицы, зашуршали миллиарды муравьев, зашелестели ветвями белки. Подымалось солнце.

Мы сложили вещи, хлебнули чая, затушили угасавший костер и двинулись в путь. Ну, подумал я с облегчением, сейчас-то уж начнется охота. Не тут-то было! Валерий Матвеич с помощью своего добровольного консультанта по охотничьим делам пояснил, что лес-то хоть и настоящий, да места еще не те… А те… они начнутся опосля… Когда? Когда дойдем…

И мы шли и шли — сквозь чащобу, по прогалинам, вдоль болота, и я несколько раз спрашивал, сдерживая стон: уже? На что Валерьян Матвеич качал головой. А за ним то же самое делал Алик. Правда, ружья у нас были уже не за плечами, а в руках, но все равно: стволом в небо или в землю.

Я, признаться, не понимал: что за чудаки эти охотники? Кругом столько птиц, а они все идут, идут — от добра добра ищут!

— Пойми, — нравоучительно говорил мне Алик. — Это и есть охота. Идешь, глядишь, присматриваешься, соображаешь. В этом весь смак. А ты как думал?

Я вспомнил, как рыбаки со своей удочкой сидят, или стоят, молча, как изваяния, по несколько часов, и поверил ему. Хотя рыбакам лучше: у них ноги не ноют от усталости.