Луч во тьме

гих селах Винничины, и везде крестьяне находили воззвание подпольной парторганизации «Смерть не- мецким оккупантам!» Воззвание разоблачало гнус- ность нового немецкого земельного закона, только что опубликованного рейхоминистром для восточных областей Альфредом Розенбергом. 2. (Из дневника Григория Кочубея) 5 октября 1942 года. Познакомился с Дмитрием Л., руководителем новой группы. Это уже тринадцатая по счету группа в нашей парторганизации. Дмитрий мне нравится. Но он слишком горяч. Придется не- много сдерживать. Встреча с ним состоялась в домике на окраине города. Дмитрий прикинулся больным, и я пришел к нему под видом врача. Договорились с Дмитрием, что его группа и в дальнейшем будет освобождать военнопленных. Я по- советовал ему продумать какой-нибудь новый спо- соб. Махорка, так сказать, выдохлась. Прошел уже год с тех пор, как я в оккупирован- ном Киеве. Часто задаю себе вопрос: достаточно ли того, что делаем? Ведь мы теперь не те, какими были осенью 1941 года. Сами немцы нас многому «научи- ли». Смело ходим по улицам и днем и ночью. Не ус- пеют оккупанты установить новую форму документа, изменить нарукавную повязку, как все это уже имеется и у нас. Если бояться гитлеровцев, послушно выполнять все их распоряжения и приказы, то лучше живым лечь в могилу. Даже за то, что держишь дома голу- бей, они угрожают расстрелом. Если выловишь в Днепре леща длиннее 20 сантиметров—расстрел, не зарегистрируешься на бирже труда — расстрел. Рас- стрел, расстрел... Как-то сорвал со столба один из самых страшных приказов оккупантов. Когда вер- нутся наши, отдам его органам, которые будут су- дить фашистских преступников. Один этот приказ — смертный приговор для них: «Всем евреям города Киева и его окрестностей ровно в 8 часов утра 29 сен- 92

тября явиться на улицу Мельника, взяв с собой цен- ные вещи, теплую одежду и белье. Кто не явится — будет расстрелян». Все они, около ста тысяч женщин, стариков, детей, явились, и их всех расстреляли. Нет, не всех. Недавно был у Станислава. Меня впустила в дом маленькая женщина с белокурой косой. Поразили ее глаза — большие, темные, кажется, в них застыл ужас. Потом я все узнал. Ее зовут Муся Чернишенко, она — жена Станислава. Как странно свела их судьба! 29 сентября семнадцатилетняя Муся (тогда она зва- лась Евой), которую война забросила со старушкой матерью в Киев, брела со всеми в Бабий Яр... Стани- слав каким-то чудом вырвал девушку из этого страшного потока обреченных людей. Часто думаю: плохо, что меня не было 29 сен- тября в Киеве. Мы бы подняли на спасение несчаст- ных всех товарищей-подпольщиков. Теперь окку- пантам не удалось бы так подло обмануть киевлян. Наши листовки разоблачают преступные действия фашистов. Да и мы не щадим проклятых гитлеровцев. Не помню, писал ли уже о группе в Крутах. Сме- лые люди собрались там. Недавно старый врач П. подсыпал белены в самогон, который потом выпили фашистские солдаты, расквартированные в сельской школе. Солдаты совершенно обалдели от белены. Не- которые из них распрощались с жизнью. 3. Может быть, в то время, когда Григорий Кочубей писал в своем дневнике о докторе Помазе, в Крутах случилось несчастье: гестаповцы арестовали Алек- сандра Березнева, отвезли его в Нежин и там рас- стреляли во дворе городской тюрьмы. Беда эта потрясла семью. Иван Васильевич Помаз не выходил из своего кабинета. Часами плакала Анна Тимофеевна. Притихли девочки Леля и Надя... Но друзья-подпольщики не дали им долго преда- ваться горю. Черепанов и Ткачев привезли листовки. Помаз спрятал их у себя в кабинете под полом. За ними должен был прийти Василий Филоненко. 93