Лучи смерти

– Так надо, Любовь Ивановна. Чем быстрее мы все выясним, тем быстрее я уйду. Обещаю, что причиню вам минимальные неудобства.

Вдова смирилась. Она показала сыщику все комнаты, изложила обстоятельства того утра, когда муж не отпер дверь кабинета. Лыков внимательно изучил помещение бывшей лаборатории. Одно ее окно выходило на улицу Жуковского. Второе – на крыши Рождественских улиц, за ними виднелись серая Нева и постройки Большой Охты. По словам вдовы, оба окна были распахнуты настежь.

Женщина не сказала ничего нового. Да, замок ломали уже в присутствии полиции. Частный врач опоздал, и первый осмотр тела делал вызванный ею лекарь, живущий в их доме. Решетников потом высмеял его заключение… Никаких подозрительных звуков ночью она не слышала, все было тихо. Мог ли кто-нибудь ночью прийти к супругу в кабинет? Да, конечно. Он же ставил очередной опыт. Как правило, ему помогал в этом Разуваев. Петр Никодимович почти всегда приходил к началу эксперимента. Муж сам впускал его, и они работали чуть не до утра. Иногда, значительно реже, это делал Всеволод Большаков. Он хороший юноша, Михаил Михайлович был ему заместо учителя. Но Сева не химик и помогал в простых делах. При серьезном опыте Михаил Михайлович всегда вызывал Разуваева.

– Где мне найти Петра Никодимовича? – спросил коллежский советник. – Если вы правы и он был здесь в роковую ночь, то это свидетель. Вы сообщили полиции о своей догадке?

– Да, но ее не приняли во внимание.

– Почему же?

Любовь Ивановна вспыхнула:

– А это уж, господин сыщик, вы сами у них спросите!

– Хорошо, спрошу, – миролюбиво ответил Лыков. – А когда вы видели господина Разуваева в последний раз? На похоронах?

Тут вдова удивила коллежского советника:

– Он не явился на похороны.

– Как не явился? Почему? Правая рука, ассистент и ближайший помощник!

– Я сама до сих пор не понимаю. Увы, люди иногда разочаровывают. Считаешь их друзьями, а когда тебе плохо, их рядом не оказывается. Разве что…

– Слушаю вас.

– Вы же знаете, что супруг находился под надзором охранки.

– Да, находился. Именно поэтому после его смерти к вам пришли жандармы. Но при чем тут исчезновение Разуваева?

– Это только моя догадка, – пояснила женщина. – Петр Никодимович казался мне порядочным человеком. Да что такое! Он и сейчас кажется мне таким. И если скрылся, то, возможно, от испуга? Ваши жандармы его и напугали. Вцепятся, припишут политику. Вот Разуваев и решил где-то пересидеть опасное время.

– Припишут политику? Разве Михаил Михайлович занимался чем-то противоправным?

Вдова смутилась. Она явно знала больше, чем говорила!

– Ну, была бы шея, а хомут найдется. Выслали же супруга из столицы три года назад. А он так и не понял, за какие грехи!

– Все он понял, Любовь Ивановна. И опыты, которые он проводил в этом кабинете, вовсе не рядовые. Ваш муж изобретал не абы что для улучшения народного быта, а новый способ убивать людей. Разве не так?

Филиппова воскликнула:

– Я мать и хозяйка, что я могу понимать в науке? И вообще, покиньте квартиру, мне плохо. Когда женщина в положении, ее так легко сбить, вынудить сказать что-нибудь себе во вред. Как вам не стыдно пользоваться этим?

Алексей Николаевич понял, что перегнул палку.

– Хорошо, я сейчас уйду. Последний вопрос: не осталось ли у вас работ Михаила Михайловича?

– Каких работ? Ваши все увезли. Ни единого листочка в доме не оставили.

– Я видел конфискованные бумаги, они неполны. Любовь Ивановна, давайте по-честному. Отдайте то, что вы спрятали от обыска, и я немедленно удалюсь.

Лицо женщины дрогнуло.

– Я бы отдала, ей-богу. Но бумаги унес на другой день Енотаевский.

– Это была статья?

– Да.

– «Революция посредством науки, или Конец войнам»?

– Да. Как вы догадались?

– Ваш муж упоминал о ней в письмах. Большая статья?

– Большая, подробная. С формулами!

– Зачем же вы отдали ее в чужие руки?

– Александр Юльевич попросил. Сказал, что снимет копию и отдаст. А так она вообще пропадет.

– Отдал?

– Нет. Стал меня избегать, на письма не отвечал. – Вдова покрылась пятнами от возмущения. – Я прижала его в конце концов, пригрозила, что расскажу все друзьям мужа. Тогда только Енотаевский сознался, что не может вернуть работу, он ее сжег.

– Как сжег? Взял на время чужую рукопись – и сжег?

– Именно. Он сказал, что обнаружил за собой слежку, испугался и сжег на всякий случай все опасные бумаги. В том числе и статью. Александр Юльевич тоже ведь пострадал от вашего строя. Был в ссылке, теперь его никуда не берут на службу.

Кроме как в охранное отделение, хотелось сказать сыщику. Но говорить так, конечно, было нельзя.

Лыков вежливо простился и поехал на Введенскую улицу. Там в новом доходном доме помещалась явка петербургской охранки. Гостя внимательно осмотрели на входе сначала дворник, потом швейцар. Последний передал сыщика с рук на руки молчаливому коридорному. И уже тот ввел Алексея Николаевича в квартиру номер семь.