Лучик солнца на тюле

Это была суббота. Я помню, что проснулась утром и лежала и ждала «тук»… а его не было. Но с утра такое уже бывало, малыш всегда активничал ближе к вечеру. Однако какое-то небольшое беспокойство внутри начало точить меня червячком… Я позвонила маме (она гинеколог), к слову сказать, мне кажется, моя печальная история перевернула ее профессиональную деятельность с ног на голову. С тех пор она спасает в каждой женщине свою дочь от этой боли, она посвятила себя работе с самыми сложными случаями невынашивания и бесплодия, и благодаря ее упорству на свет появляются долгожданные малыши, которых аисты не приносили по 12—15 лет… Все в нашей жизни, даже самое трудное и болезненное, происходит не зря… иногда просто сразу за болью мы не можем этого понять и осознать. Но на тот момент она не задумывалась, как и я, не была готова к такому… Ничто не предвещало беды. Она успокоила меня и предложила приехать к ней на обед. Я помню, как шла на маршрутку и все ловила себя на мысли, что чувствую матку, но не ощущаю толчков. Потом, когда маршрутка подпрыгивала на кочках, я с надеждой ловила каждое внутренне ощущение тела, напоминающее мне заветный, долгожданный толчок… Порой мне казалось, что он был, но едва уловимый, какой-то совсем легкий, как прикосновение изнутри, а не как толчок. Дома мы сидели на кровати, рассуждали о том, что все беременные иногда паникуют, что повода для беспокойства нет, и в таком сроке – на 22-й неделе – малыш еще совсем маленький и может просто спать весь день. Мама даже слушала фонендоскопом мой живот, и ей слышался шум крови в плаценте, которая пульсировала от ударов моего сердца, и мы принимали это за подтверждение того, что жизнь внутри меня все еще течет и развивается.

Но волнение нарастало с приходом вечера… Толчков не было. Не помню, как уснула, но ощущение тревоги не покидало и сковывало меня. Я всеми силами гнала от себя плохие мысли, чтобы не навредить малышу. Начала волноваться и мама. Я видела, что она старалась не показывать мне свое беспокойство, и от этого мне было только хуже, я понимала, что что-то не так. Я практически не упоминаю в моем рассказе мужа. На это есть несколько причин. Его почти не было рядом, он работал помощником машиниста и был часто в поездках, да и отношения наши с наступлением долгожданной беременности перестали быть радужными, он все больше раздражался и злился, предвкушая грядущие финансовые проблемы. Я студентка, он тоже учился платно и работал… Поэтому расходы на ребенка его очевидно не вдохновляли, более того, он стал проявлять грубость ко мне. Не хочу говорить об этом, наверное, потому что на тот момент для меня это было очень малозначимо, я была готова все терпеть ради благополучного рождения малыша. Сейчас понимаю, насколько это была неправильная позиция… Но сейчас речь не об этом. Скажу просто: на поддержку этого человека я уже не рассчитывала. Поэтому упоминать его я не буду. К тому же через четыре года мы расстались, пройдя через ад замерших беременностей, попыток забеременеть, домашнее насилие, унижение, алкоголь и много всего, о чем не очень хочется вспоминать.

Хотела бы я связать всю свою жизнь с этим человеком? Однозначно нет. Если бы у меня был тогда шанс спасти его ребенка, даже зная, что меня ждет с этим человеком впереди? Однозначно да. В тот момент да. Не задумываясь, я бы отдала все: почку, руку, да что там, – сердце, чтобы сердце моей малышки снова забилось.

Утром следующего дня мама договорилась в роддоме (так как платных кабинетов УЗИ еще не было), что меня примет врач, сказала, не будем ждать 24-й недели, сделаем сейчас, чтобы ты не волновалась, и это лишнее волнение не вредило малышу.

Всю дорогу, пока мы ехали, я отчаянно вслушивалась в свой организм: где же он, ну где он этот «контакт», этот «тук»?.. Cердце бешено колотилось, а во рту пересыхало от волнения. Ну почему он не отвечает, мой малыш? И снова на кочках, когда машина подпрыгивала, мне казалось, что вот оно, вот заветное прикосновение… или нет… или показалось.

Врач, известный в гинекологических кругах специалист по УЗИ, не буду писать его фамилию, для него это был рядовой случай, поэтому ждать от него какого-то глобального сочувствия и понимания было бы неоправданно. Он просто сделал свою работу. Сделал профессионально, как специалист… как человек… Многие люди, с которыми я столкнулась потом, не проявили ни малейшего сожаления или сочувствия, видимо, они «зачерствели». Сейчас, как психолог, я понимаю, что это защитный механизм. Тогда ведь в России «не было психологии», не то что перинатальной, вообще… не до нее было всем. Никто не учил медперсонал, как во многих местах не учат и по сей день, как работать с женщинами с перинатальной утратой. Как произнести эти слова. Что сказать, чтобы поддержать, помочь пережить этот ШОК. Тогда не было ничего, совсем.