– Это невозможно, – сказала принцесса. – Комнату много раз проверяли.
Она в поисках подтверждения посмотрела на Гамильтона. Тот кивнул.
Они подошли к библиотеке. Гамильтон вошел первым и проверил помещение. Потом молодоженов поместили в центре, закрыли и занялись поисками.
Работали быстро, но в большом зале, который они только что покинули, ничего не происходило, паника вначале усилилась, потом пошла на убыль, слышались крики, кое-кто падал в обморок (потому что кто же в наши дни носит корсет без потайных кармашков), звенело разбитое стекло, выкрикивались требования и приказы. Но больше никто не исчез. И ни один испанский солдат не материализовался из воздуха.
Бертиль подошел к полкам, заложив руки за спину; потом принялся спокойно и уверенно перелистывать страницы. Елизавета села, начала обмахиваться веером и улыбнулась вначале людям Гамильтона, а потом и ему самому.
Все ждали.
Доложили о посетителе.
Стена книг скользнула в сторону, и появилась особа, которой немедленно отдали честь солдаты и офицеры. Королева-мать, все еще в трауре; свита с трудом поспевала за ней.
Она направилась прямо к Гамильтону. Все остальные навострили уши. Отныне благодаря этому очевидному вниманию к Гамильтону стали относиться как к высокопоставленному офицеру. Он был этому рад.
– Мы продолжим прием, – сказала королева-мать. – Мы не станем рассматривать это как помеху, и, следовательно, никакой помехи нет. Бальный зал готов для танцев. Елизавета, Бертиль, ступайте туда. Эти два джентльмена перед вами, остальные сзади. Входя в зал, вы будете смеяться, как будто случившееся – отличная шутка, глупое и типично английское нелепое недоразумение.
Елизавета кивнула и взяла Бертиля за руку.
Когда Гамильтон двинулся к ним, королева-мать остановила его.
– Нет, майор Гамильтон, вы поговорите с техниками и найдете другое объяснение случившемуся.
– Другое объяснение, ваше королевское величество?
– Да, – сказала она. – Должно существовать иное объяснение, отличное от того, что нам предлагают.
– Мы здесь, сэр.
Мигом явился лейтенант Мэттью Паркс с технической группой из части Гамильтона – Четвертого драгунского полка. Он и его люди со специальным оборудованием; в парадной форме они выглядели слегка странно в отведенной для них буфетной. Оттуда они наблюдали за сенсорной сетью, покрывавшей дворец и территорию вокруг него в ньютонианских единицах пространства на несколько миль во всех направлениях. Люди Паркса первыми появились здесь несколько дней назад и уйдут последними. Паркс показывал на экран, где застыло изображение полного мужчины в черном галстуке; он почти полностью закрывал принцессу Елизавету.
– Знаете его?
Гамильтон запомнил список гостей и проверял каждую входившую в зал группу. И обрадовался, узнав этого человека. Этот был профессионал.
– Он был в составе прусской группы, не представлялся, один из шести включенных в нее дипломатов. Телосложение как у сотрудника службы безопасности, и точно так же он двигался по залу. Не позволял никому с ним болтать. Кивнул, когда проверяющие с ним заговорили. Значит, новичок, однако… – Однако его поведение было для Гамильтона узнаваемым. – Нет, он просто очень уверен в себе. Этакое нарочитое спокойствие. Вы убеждены, что он не скрылся в складке пространства?
– Вот контурная карта. – Паркс вызвал поверх изображения карту, показывавшую искажения пространства-времени в зале. Повсюду виднелись небольшие узлы и раковины, в которых прятали оружие британцы и куда могли бы его спрятать иностранцы, если бы хотели вызвать дипломатический инцидент. В том месте, где находилась Елизавета, было только обычное пространство. – Вы же знаете, сэр, мы все проверили.
– Я в этом уверен, Мэтти. Что ж, давайте посмотрим.
Паркс очистил экран. Потом коснулся его, и изображение изменилось.
Гамильтон смотрел, как исчезает мужчина. Только что он был здесь. А в следующее мгновение его не стало, и Елизавета резким изменением позы откликнулась на этот фокус.
Гамильтон часто испытывал затруднения при столкновениях с техникой.
– Какова частота смены кадров у этой штуки?
– Смены кадров вообще нет, сэр. Мы постоянно принимаем реальное изображение, вплоть до одного интервала Ньютона во времени. Это максимум, на который способна физика. Сэр, мы прослушиваем все, что говорили…
– И что же говорили, Мэтти?
– Что случившееся всемилостивейшим произволением невозможно.
Всемилостивейшим произволением невозможно. Первое, что возникло в памяти Гамильтона, когда королева-мать упомянула
«Можете что угодно говорить о мистере Пейтеле, но ведет он себя соответственно своему званию.
Он готов принести всемилостивейшие извинения.
За невозможный провал своей политики».