Лучшая из лучших

Во время совместного просмотра подобного контента Фомин старался с воодушевлением объяснять Оксане, что есть у них, мужиков, такая особенная потребность — свалить иногда подальше ото всех, заночевать в палатке, с головой зарывшись в спальный мешок, и достичь единения с природой, слушая потрескивание сухих веток в костре и недоуменное уханье тетерева. Казалось, тетерев спрашивал: «Мужики, вас тоже из дома выгнали? Меня-то жена в родное дупло не пускает, потому что мы с барсуком на-бухались и пошли в соседнюю деревню к сороке свататься.

Ничего не помню… а кстати, вы барсука не видели?»

Оксана вглядывалась в экран, но по ее реакции было понятно, что интереса у нее не больше, чем у кота, который иногда лениво следил за лесными птицами, попадавшими в кадр. Однако критики и подозрений не высказывала и лишь пожимала плечами, дескать, нравится — иди.

Даже если не верила, то мудро предпочитала об этом молчать, соблюдая возникшую у них негласную договоренность, которую сам Максим называл «правом лжи». Обе стороны ради сохранения отношений могли соврать друг другу и не требовать объяснений, даже если ложь будет совершенной дичью в плане правдоподобности.

Была ли сейчас реальная потребность воспользоваться этим правом, или Фомин просто искал себе оправдание, он и сам еще не разобрался. Самолетом, на борт которого он взойдет через три часа с другой женщиной, он улетит от мужика в зеркале, от его задолбавшей рефлексии. Оксана знает этого недовольного мужика, поэтому он и летит с другой, которая еще не успела понять, до какой степени он бывает невыносим. И пусть это глупо и наивно, но Максим желал провести четкую линию, за пределами которой останутся все худшие проявления, какие так отчаянно хотелось в себе изжить.

Чего только ни придумают люди, чтобы убежать от самих себя…

Амстердам встретил своих гостей солоноватым запахом моря с легкой гнильцой тины и порывами ветра, который так и норовил запутаться в волосах и выгнать из головы все сомнения и страхи. Тут и там слышалось ворчание старых велосипедов: скрипом колесных цепей они словно намекали своим владельцам, что пора бы отдать дань традициям и утопить средство передвижения в одном из узких каналов, пронизавших город вдоль и поперек.

Но у владельцев имелось свое понимание предельно допустимого срока службы их «доусов» и «лайтспидов», ровесников наших отечественных «уралов» и «аистов», на которых когда-то тырили макулатуру для победы в школьных соцсоревнованиях пионеры с красными галстуками. Быстро мелькали покусанные ржавчиной спицы в колесах, наматывая километры по узким улочкам, да тревожно отзывались хромированные звоночки, точно пугались, когда мимо них проносилась молодежь на электросамокатах.

— Возьмем напрокат по велосипеду? — обратился Фомин к Насте, сидевшей рядом с ним в такси. — Говорят, крутая штука.

— Угу. Только я на них ездить не умею, — отозвалась она.

— Я тоже. Научимся.

— Рулишь ты. После меня, боюсь, им придет конец.

— Договорились. А ты будешь сруль.

— Кто-о-о?

— Не слышала этот анекдот?! Едут Гена и Чебурашка на велосипеде. Гена педали крутит, а Чебурашка впереди него на руле сидит. На перекрестке их останавливает милиционер, указывает жезлом на Чебурашку: «Непорядок, товарищ водитель, уберите этого с руля». Чебурашка обиженно: «Я не сруль! Я Чебурашка!» Молчавший до того таксист хмыкнул и пересекся взглядом с Максимом в зеркале заднего вида.

— Русский? — спросил его Фомин.

— Белорусский, — усмехнулся водитель. — Десять лет назад уехал в Германию на ПМЖ. Там с женой познакомился, она украинка, такая же эмигрантка. Потом она по квоте в Нидерландский институт истории искусств поступила — она по профессии искусствовед. Перебрались мы в Амстер, а затем разбежались: она домой вернулась, а я здесь остался, влюбился в этот город.

— А чего сразу не сказал, что русский?

— Привычка. Как слышу русскую речь, включаю режим немого кино с субтитрами. Не люблю вопросы про шмаль и красных фонарщиц.

— Часто спрашивают?

— Лет пять назад — через одного, сейчас уже реже.

По этим вопросам сразу видно тех, кто приехал впервые.

— Ну, у каждого свой Амстердам, — философски заметил Фомин.

— Точно, — согласился таксист. — У одних фахверковые дома, романтика и сувениры, другие рыскают по аптекам в поисках легалайза.

— А у вас какой? — включилась в беседу Настя.

— Для меня это город дождей, ветров и пофигизма.

— В смысле?

— Здесь можно быть собой. Всем вокруг до лампочки, кто ты, как зарабатываешь, чем живешь. Главное, чтобы тебе самому и окружающим было комфортно. А если у тебя есть мечта, город поможет ее исполнить.

Машина аккуратно протиснулась между узким тротуаром и велосипедной дорожкой и остановилась на одной из живописных набережных, где в воде отражались вытянутые и плотно прилегавшие друг к другу дома, будто зябнущие от промозглой погоды и прижавшиеся бочком к соседу, чтобы согреться.

— А где наш отель? — спросила Настя, оглядываясь по сторонам, после того как таксист выгрузил из багажника сумки с их вещами и уехал, пожелав на прощание обязательно найти свой Амстердам.