Лучшая половина мафии

Лука поставил чемоданчик на пол и положил на комод кожаный футляр. Когда он повернулся к отцу Анджело, старик тепло, с любовью улыбнулся ему. У Луки задрожали губы, на глазах выступили слезы, он шагнул к старику и обнял его. Осторожно прижимая отца Анджело к себе, Лука ощутил, каким он стал худым и хрупким. Старик же, в свою очередь, почувствовал, каким сильным и крепким стал этот мальчик, которого он всегда любил.

— Ах, сын мой, как я рад тебя видеть. Спасибо тебе, порадовал старика. А я уж, грешным делом, думал, что больше не увижу тебя перед смертью. Благодарю бога, что ты приехал.

Возвратился брат Гвидо с кувшином воды, и отец Анджело с улыбкой обратился к нему:

— Спасибо, Гвидо. Если ты проводишь меня обратно в мою келью, я оставлю этого мальчика с миром. Лука, если захочешь переодеться, в шкафу есть роба и сандалии. Месса через час. Надеюсь за ужином услышать от тебя все новости.

Лука кивнул, тихо поблагодарил старика и закрыл дверь. Дождавшись, пока шаги смолкнут в конце коридора и настанет тишина, Лука закрыл глаза и вздохнул. Он вернулся домой.

Лука быстро разделся донага, налил в таз холодной воды и принялся тереть себя деревянной щеткой для ногтей. Щетина была жесткой, колючей. Стремясь полностью очиститься, он без мыла скреб себя до тех пор, пока кожа не покраснела. Наконец он закончил мыться, надел через голову робу, повязал веревочный пояс и сунул ноги в сандалии.

Положив мягкий кожаный чемодан на кровать, Лука стал распаковывать вещи, что-то повесил на плечики, что-то аккуратно сложил в ящик комода. Он достал две тонкие хлопковые тенниски и точно такие же брюки, как те, в которых он пришел. Отполировал тряпкой ботинки и аккуратно поставил на нижнюю полку гардероба. Раскладывая вещи, он все время тихонько разговаривал сам с собой, комментируя каждое действие. Бритвенные принадлежности в футляре из такой же кожи, как чемодан, положил на комод рядом с длинным футляром. Складывая их, Лука не удержался и легонько, почти поглаживая, прикоснулся к этому футляру, затем взял его с комода, подошел к кровати и спрятал под матрас.

Продолжая разговаривать сам с собой, Лука рассмеялся. В это время зазвонили колокола, приглашая к мессе. Он недолго раздумывал, не присоединиться ли к братьям, но потом решил, что может оправдать свое отсутствие тем, что устал с дороги и заснул. Однако о сне он думал сейчас в самую последнюю очередь. Вместо того чтобы лечь в кровать, Лука осторожно вылез в окно и направился к своей старой овощной делянке.

Он прошел мимо рядов высохшего и увядшего латука, заметил заросшую сорняками землянику и густые плети бобов, спутавшиеся без подпорок. Лука задержался и посмотрел вдаль. Справа и слева поля протянулись далеко-далеко, а горизонт казался ближе и как будто обрывал их. Лука поднялся на вершину холма и остановился там. Казалось, он повис между небом и землей, а впереди, насколько хватало глаз, раскинулось темное, тускло мерцающее море.

Лука понимал, что он натворил. Стоя здесь, на холме, он осознал, что его ничем не отмыть, зло затаилось внутри его. Он поднял руки над головой, протягивая их к небу, однако это ужасное открытие больно давило на его сердце, и он всхлипнул.

— Я согрешил, прости меня, я согрешил. Пречистая Дева Мария, Матерь Божья, прости меня…

Отец Анджело увидел Луку в окно. В комнату вошел брат Томас, как всегда громогласно жалуясь на что-то, но отец Анджело сделал ему знак замолчать и подозвал к окну. Силуэт Луки с облаком светлых волос вокруг головы напоминал фигурку святого с нимбом.

— Лука, — тихо, как молитву, выдохнул отец Анджело.

Два старых монаха медленно побрели в церковь. В те минуты, когда они преклонили свои старые колени в молитве, Лука тоже молился. Он решил наложить на себя епитимью. Он не уйдет из монастыря и даже не даст себе отдохнуть, пока не приведет в порядок запущенный огород.

Вечером после похорон вдовы должны были обедать с Грациеллой. Когда они поодиночке входили в гостиную, Грациелла уже сидела на стуле дона Роберто. Женщины заметили, что она надела на палец его кольцо. Никто из них не был голоден, и еда, которую поставила перед ними Адина, осталась нетронутой. Глаза старой горничной, служившей в доме Лучано еще с тех времен, когда она была девчонкой, покраснели от слез. Она двигалась бесшумно и почти незаметно, подавая блюда и убирая со стола.

В комнате повисла атмосфера какого-то неясного ожидания. Наконец Грациелла приступила к делу. Чтобы разговор был понятен Мойре, она заговорила по-английски, тщательно подбирая слова и иногда запинаясь.

— Марио Домино подготовит завещание к оглашению. Это займет некоторое время, поэтому я считаю, что вам пока лучше разъехаться по домам. Здесь больше делать нечего. Как только станет известно, когда будет оглашено завещание, я с вами свяжусь. Прошу вас проявить терпение и пообещать, что вы вернетесь по моему первому зову.

Грациелла замолчала. Теперь стало заметно, что она очень нервничает. Хотя на ее лице не было видно слез, она вынула носовой платок, обшитый траурной каймой, и промокнула глаза.