Лучшая в мире повесть о первой любви

– А можешь и меня подвесить? Скажем, за шею, – пытаюсь съязвить я. Не выходит. Балерина ухмыляется с таким презрением, что я невольно вжимаюсь в стул, чувствуя себя, как мышь в лапах кота.

– Ну так что, – пытаясь перевести тему, говорю я, – можно тебя слепить?

Балерина сокрушённо качает головой, смеётся:

– Двоечница несчастная.

– Счастливая, – поправляю её я, – пошли уже отсюда. Меня тошнит от этого места.

– Теперь ясно, почему ты пишешь именно здесь.

– Да иди ты к чёрту.

– Ты вроде уже пригласила меня, нет?

Залпом Балерина осушает свою кружку, смотрит на меня в упор.

– Пей, – говорит строго.

– Не буду.

– Это не просьба.

– У меня нет денег.

– У тебя никогда их нет.

– Ты меня не купишь, – раздражаюсь.

– Я всё могу купить, – улыбается Балерина. Человек, не знающий её, сказал бы, что улыбается она по-доброму.

– Я не всё. Меня не можешь.

– Да тебя просто так отдадут.

– Я не буду пить, – твёрдо, смело. Будто не я это говорю вообще.

Балерина ухмыляется и берёт в руки предназначенную мне чашку, выливает её содержимое прямо на стол. Со стеклянной столешницы на пол стекают капли, образуют замысловатые пятна и узоры. Слышно, как начинают шептаться люди.

– Боже мой! – удивлённо вскрикивает официант.

– Лучше бы выпила, – как бы в укор говорит мне Балерина. Я мысленно посылаю её куда подальше – вслух не выходит. Слишком она красивая, когда становится строгой.

Балерина откладывает чашку в сторону. Затем она оставляет на столе несколько пятитысячных купюр, встаёт и направляется к выходу. Я почти сразу следую её примеру.

Над нашими головами звенит колокольчик.

– Есть охота, – говорит, обращаясь к нам, сидящий у входа в кафе бомж, – девочки, купите чего-нить пожевать…

Балерина разворачивается и заходит обратно в кафе. Я наблюдаю за офигевшим (иначе, честное слово, не скажешь, разве что матом) лицом бомжа, слушаю шёпот посетителей кафе, звучащий, как и любое осуждение, громче любого крика. Через минуту ровно Балерина выходит и протягивает бомжу пластиковый контейнер.

– Там пирожное, – говорит она, – шоколадное. И кусок бутерброда.

Бомж открывает контейнер и веселеет, меняется в лице. Глаза его начинают блестеть.

– Спасибо, – улыбается мужчина, вроде даже молиться начинает. Балерина уже не слышит – и как только я осознаю, что она удалилась от кафе шагов на десять, я тут же бегу за ней.

В кафе мне не пишется без кофе, определённо. Но так даже лучше.

***

– Неплохо тут у тебя, – не без презрения, но искренне говорит Балерина. Снимает водолазную маску, стряхивает с ног капли воды и налипшие на коленки водоросли. Оценивающе смотрит на незамысловатое убранство, снимает обувь, откладывает в сторону. Она у меня дома в первый раз – и это отчасти странно, ведь я к ней хожу с завидной частотой.

– Уютно, – не найдя, видимо, иного комплемента, заключает она. Я смотрю на Балерину и вижу, что она в этой грязной квартирке лишняя – как хрупкая китайская ваза какой-нибудь там эпохи в подземном переходе на Чорсу.

– Проходи, – говорю, стаскивая свои кеды, – на балкон. Я чай поставлю пока.

Я вешаю маски на крючок, пристроившийся над обувной полкой. Балерина без труда находит дорогу – ещё бы, заблудиться в такой маленькой квартирке сложно даже тому, кто ни разу в ней не был. Я иду на кухню, наливаю воду в чайник, ставлю на плиту. Слышу, как в ванной включается вода – Балерина моет руки, конечно. А потом слышу, как скрипит пол под её шагами, и понимаю, что она идёт в мастерскую. Проверяю, остался ли суп на вечер, и убедившись, что остался, иду наконец к Балерине.

Ей особого приглашения не нужно – она уже разобралась, что в маленькой мастерской к чему. Самодельный мольберт, два табурета, куча красок, холстов и кистей, да забитый скульптурами шкаф – и дураку несложно понять, где сидеть натурщику, а где мастеру. А Балерина, к слову, и не дура вовсе, вопреки всем стереотипам о красивых девушках, да и ко всему прочему, блондинках.

– Здесь прямо пахнет творчеством и идеями, – говорит она, и хрен поймёшь по её тону, с сарказмом или абсолютно серьёзно.

Между нами с Балериной на большой ровной доске лежат пакеты гипса и цинквейса, миска с водой, мыло, масло, пластилин, куча ножей и лопаточек, проволока для каркаса, полимерная глина, в общем, всё, что я сумела купить за последние пару месяцев.

Я натягиваю на себя старый, поношенный фартук – у нас с моей старшей сестрой один на двоих – и подхожу к Балерине.

– Можно распустить твои волосы? – и, не дожидаясь ответа, так и поступаю. Мягкими волнами спадают её волосы на тоненькие её плечи. Я трогаю шершавыми, загрубевшими пальцами её лицо – она не сопротивляется, будто привыкла уже. Я ощупываю щёки, губы, нос, закрыв глаза – и понимаю, что готова лепить её целую вечность. Но у меня на лепку не более четырёх часов – это ещё в случае, если Балерина сможет сидеть так долго. Точнее, стоять – табурет для натурщиков летит к чертям (красиво я окрестила угол комнатки, а?), и Балерина становится в позу: выпрямляется вся, как струна, задирает ногу за спиной и вытягивает руки в разные стороны.

– Это называется «арабеск», – поясняет мне она.