Лучшая в мире повесть о первой любви

На следующий день я иду в школу – кутаюсь в сестринский шарф, морщусь от холода и иду, пересилив себя. В школе меня простят написать статью.

Хотя как, просят – заставляют.

Завуч молча встречает меня как обычно недовольным взглядом, выдавливает из себя елейную улыбочку. Я по обыкновению сажусь на старый деревянный стул, где сижу всегда, когда мы разговариваем. Взглядом скольжу по комнате и, как обычно, останавливаю его на жирном коте, который лежит на старом продавленном диване. В комнате стоит мерзкий запах пота, сухого корма и мокрых тряпок – и весь этот смрад исходит, как ни странно, от чёрного котяры по кличке Бегемот. Кличка, конечно, свидетельствует о начитанности завуча, а вот состояние кота – о её нелюбви либо к Булгакову, либо к котам.

Булгаков, прости, мы всё про… а в прочем, неважно.

Завуч у нас – учитель русского языка, любительница романов о богатых мужчинах и влюблённых в них служанках. Завуч у нас грамотная и образованная женщина – ну, так она сама, по крайней мере, считает. Меня лично от её уменьшительно-ласкательных суффиксов наизнанку выворачивает.

Завуч включает свой розовый электрический чайник, копается в ящиках письменного стола в поисках заварки. Находит как раз к тому моменту, когда ржавый розовый агрегат, гордо именуемый чайничком, закипает. Завуч сыпет немножко заварки в старый чайник с узором пахты, наливает эту странного вида жижу в пиалушку с отколотым краем – и протягивает мне.

Всё это в тишине – непрерываемой и почти идеальной.

– Чаёчек, – гордо говорит завуч, и я благодарно киваю. От одного только запаха этого её «чаёчка» тянет блевать, но я, конечно, делаю глоток. Горячо становится в горле – я невольно морщусь, откладываю пиалу в сторону. Завуч напротив осушает свою пиалушку залпом – и с нескрываемым удовольствием шумно вздыхает, причмокивает блестящими жирными губами. На её морщинистом лице появляются капельки пота.

– Ну и зачем вы меня вызвали? – сразу перехожу к делу.

– Напиши что-нибудь про независимость, солнышко, – бросает мне завуч, не без брезгливости рассматривая меня.

– Своё или по шаблону? – сухо интересуюсь в ответ, – а то потом ещё меня виноватой сделаете.

– Дорогуша, что за тон! – она тычет в меня своим толстым пальцем, – господи, что за дети! Тебе не нужно говорить и писать всякую гадость, чтобы казаться ещё уродливей.

– Я и не говорила, что буду писать гадость, – пожимаю плечами я.

Завуч свирепеет – в глаза ей лезут сальные пряди мелированных волос, но она не обращает на них внимание, краснея от злости.

– Прекрати пререкаться! – визжит, да так, что у меня в ушах звенеть начинает, – никак не пойму, почему тебя, дорогуша, ещё не вышвырнули. Гадить только умеешь, ей-богу, каждым словечком своим гадишь…

– Приму это как комплимент, – хмыкаю я, а у самой сердце бешено стучать начинает от злости.

– А ну прекрати, – добавляет завуч, строго на меня глядя, – мерзкий ребёнок. Будешь мне хамить, доиграешься! Только гадить дальше будешь, и всё. А больше ничего не сможешь.

– Статью смогу, – выдаю я и ухожу. Что-то подсказывает мне, что завуч обиделась из-за «чаёчка», который я не соизволила допить. А может, у неё просто день не задался. В прочем, у таких людей всегда всё плохо.

Хочется хлопнуть дверью, но я сдерживаюсь. Мой уход сопровождает звонок на урок.

Потребительское (а вернее сказать – потреблядское) ко мне отношение приходится терпеть по одной лишь простой причине – мне нельзя вылетать из этой школы, хоть мне и очень хочется. Но нельзя – иначе по-свински отнесусь к своей сестре.

По пути в класс в пустующем коридоре меня ловит один из моих одноклассников – хватает за шиворот, прямо в глаза заглядывает.

– Какого хера ты нас сдала? – интересуется, ухмыляясь, – я спрашиваю, какого хера?!

Я молчу. Главное правило – с ними не говорить, иначе запачкаюсь, иначе стану такой же грязной.

– Смотрите, – смеётся один из его дружков, – крутая! Молчит! Да мы те ща покажем, кто крутой!

Я пинаю схватившего меня мальчишку – он, не ожидавший от меня такого, отпрянул в сторону, но тут же пришёл в себя.

– Сволочь, – выдаёт, отплёвываясь. Какой-то из его друзей хлопнул меня по спине, до темноты в глазах сильно. А я стою, пополам сложившись, и молчу, зажмурившись. Сил драться нет, желания тоже. Мне нельзя ими пачкаться. Нельзя. Они отстанут, это я знаю – главное потерпеть.

– Что вы делаете? Я позову учителя! – слышу девчачий голос у себя за спиной. Чувствую, как ко мне наклоняется кто-то – и по запаху дорогущего одеколона догадываюсь, что это тот, кто сложил меня пополам.

– Ещё поговорим, – шепчет, усмехнувшись, а потом медленным шагом уходит со своими дружками. Я позволяю себе осесть на пол, медленно открываю глаза. Рядом со мной опустилась на корточки девочка моего возраста – с кудрявыми русыми волосами до плеч, с большими-большими карими глазами, – я бы даже сказала, глазищами, – обеспокоенная и взволнованная.

– Ты как? – спрашивает она, касаясь моего плеча, – всё в порядке?

– Спасибо, – говорю, понимая, что с ней говорить – не грязно.