Лучшая в мире повесть о первой любви

В столовой, пропахшей растительным маслом, жиром и самыми разными оттенками духов, душно и людно, как обычно. Я замечаю Сову по чистой случайности – она сидит с друзьями за небольшим деревянным столиком, с аппетитом уплетая бутерброды. Рядом с ней, как ни странно, сидят дети из самых разных классов – даже пара людей из моего.

Я подхожу к ней, одолеваемая непонятно откуда взявшимся порывом нежности.

– Привет, – говорю.

– Пвывет! – с набитым ртом отвечает мне Сова.

И почему все уставились на меня, будто впервые в жизни меня увидели? Ну да, чёрт возьми, я первой поздоровалась с другим человеком – но не с кем попало же, а с Совой.

– Садифь ф нами, – громко чавкая, предлагает Сова, и, дожевав, радостно добавляет:

– Вон сколько места!

Я конечно теряюсь – такого радушия я никак не ожидала. Но донельзя радостная физиономия Совы, её перепачканные крошками и кетчупом губы и полные детского счастья глазищи делают своё дело – я сажусь рядом с ней, и, желая всем приятного аппетита, даже выдавливаю из себя подобие улыбки. Кроме Совы, конечно, мне никто не рад, но я и не мешаю ребятам особо – уже через пару секунд после моего прихода они возобновляют прерванный разговор.

– Ну, – обращаясь ко мне, говорит Сова, – как у тебя дела?

– Вроде неплохо, – честно отвечаю я, а потом тянусь через весь стол за салфеткой, – у тебя весь рот в крошках.

– Блин, – говорит Сова, смеясь, – вот же я свинтус.

Она берёт у меня салфетку и прикладывает её к губам – и так быстро и тщательно трёт ею рот, что я начинаю бояться, как бы она не стёрла свои губы совсем, как стирают рисунки ластиком. Но нет, всё обходится – стоит ей убрать салфетку, как я вижу, что от крошек не осталось и следа.

Пока Сова молчит, широко улыбаясь, я невольно улавливаю обрывки чужих разговоров – и меня от них, по правде говоря, блевать тянет.

– Моя мамаша заставляет меня есть, – с презрением в голосе говорит моя одноклассница, – а я хочу похудеть. И как эта дура не понимает? Я из-за неё вчера съела тарелку этого жирного вонючего мяса…

– Говорят, Америка с Россией воевать скоро будут, – невпопад произносит мальчик из параллельного класса, – интересное обещают шоу…

– Кстати, – вдруг говорит Сова, и я снова обращаю всё своё внимание на неё, очень радуясь, что она меня отвлекла. Ещё бы чуть-чуть, и я бы просто-напросто перевернула этот проклятый стол.

– М? – мычу, глядя прямо Сове в глаза.

– Я очень люблю шоколад, – говорит, как-то смущённо улыбаясь, Сова, – а ты любишь?

Я киваю. Она, просияв, вытаскивает из своего рюкзака плитку белого шоколада – и, разорвав фольгу, отламывает мне добрый такой кусок:

– Просто с этими, – сказав это, она кивнула в сторону своих друзей, – не поешь нормально, то худеют, то шоколад не любят… дураки какие-то.

И я смеюсь, обращая на себя всеобщее внимание, и потом ем этот белый шоколад, так же громко, как Сова, чавкая, и в полной мере наслаждаясь моментом. Мне впервые за долгое время становится до одурения весело и легко.

***

После большой перемены, распрощавшись с Совой, я топаю в кабинет завуча. И даже вежливо улыбаюсь ей, когда мы здороваемся друг с другом. После времени, проведённого с Совой, меня почему-то преследует дикая эйфория.

Плевать даже на этот мерзкий чаёчек, которым меня продолжает поить завуч, плевать на её жирного кота, от которого воняет мокрыми тряпками и сухим кормом. Плевать. По-настоящему, смачно так – плевать.

– Ну, и где же наша статеечка? – улыбаясь, спрашивает завуч.

– Я же назвала вам точные сроки, – хмыкаю, в свою очередь, я, – будет в обговорённое время.

– Я видела, – говорит, сделав глоток «чаёчка», завуч, – как ты утречком на первом уроке что-то писала. Покажи тетрадочку, будь добра.

И я показываю. Мне прятать, в общем-то, нечего – вытаскиваю из ранца тетрадь, и, запихнув поглубже сигареты (так, на всякий случай) протягиваю её завучу, сгорающему от любопытства. Своими толстыми короткими руками завуч хватает мою тетрадь. Как только женщина находит в ней последнюю запись, она беглым взглядом проходится по странице – а потом швыряет мне тетрадь, да с такой силой, что мне чудом удаётся её поймать. Отмечаю про себя, что на обложке и страницах остались жирные пятна – дамочка либо руки не моет, либо её туша уже плавится на солнце.

– Что, опять стишочки свои пишешь? – снисходительно как-то. Без интереса.

– Пишу, – отвечаю; ну правда же пишу, – каждый день – на завтрак, обед и ужин. Да и что отвечать – она сама только что видела.

– Читаю я твои стишочки, – всё так же без интереса говорит завуч, – и думаю, что за гадость ты пишешь? О любви там какой-то, смерти…

Я хмыкаю. Вот уж точно, лучше бы я писала про мерзкие чаи и духоту этого грёбаного кабинета.

– Что, дурочка, других тем больше нет? – между тем продолжает завуч, – маленькая ты ещё для великих тем, ничегошеньки ты ещё не понимаешь. Вот даже я стишочки пишу о природе, о матушке-земле…

Мне живот сводит от одной мысли, что эта женщина держит в руках ручку и оскорбляет своими высокохудожественными мыслями бумагу.

«О, солнышко, свети в окошко, а я попью чаёчек с кошкой!