Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

— Кто часто напоминает мне, что нельзя выдвигать теории, не собрав достаточного количества данных?

До меня дошло лишь через секунду.

— Я.

— И?

— Ну да.

Она вновь состроила причудливую улыбку–гримасу; вдобавок ко всему Хорейси любит оказываться правой.

Мы обсудили то, что уже знали.

— Какая погода была весной? — спросила она. — Я никогда такого не помню.

— После прибытия прошло три весенних метелицы. И резкое похолодание в конце марта — минус семь по Цельсию двадцать восьмого марта и минус три двадцать девятого.

Поезд снялся с места и заскользил к центру города. Хорейси кивнула, открыла апертуры по всей поверхности глаз и уставилась в большое окно, вбирая малейшие детали красивого и свежего декабрьского дня.

— Тогда он точно нашел друзей и какое–то убежище, где–то достал еды, — протянула она. — Полной изоляции не получится.

Главная штука в разрыве каузальности между путешественником и балластом заключалась в том, что обрывать связь надо было как можно скорее. Так создавалась ситуация, при которой возникало самое простое решение Принципа непоследовательности: балласт становился жителем нашего мира, словно так было всегда, а путешественник во времени исчезал. Дехрония вставала на нашу сторону и стирала большинство изменений. Для наилучшего эффекта разрыв следовало проводить очень быстро.

Но так уже не получится.

Конечно, с человеком можно было поступить, как с комком грязи, бревном или оленем: рандомизировать, химически обработать и рассеять. Просто большинство охотников за балластом не любили похищать или обманывать людей, чтобы потом превратить их в пыль и уничтожить. Иногда мы с Хорейси думали, что Профилаксическая программа Уэннесса была всего лишь ширмой для комфортной работы следователей, и как только нас снимали с дела, любой балласт превращался в пережаренную сардельку. Я вздрогнул.

— Замерз? — спросила Хорейси.

— Нет, мрачная мысль пришла в голову.

— Мы имеем дело с чем–то огромным, судя по той семье, которую ты видел, — сказала она, — при таком раскладе бонус ФБИ обретает смысл.

Хорейси успокаивала себя, говоря о том, что мы и так хорошо знали.

Мы сошли на станции Уэлтон и остановились, пока по пути Д не пролетел левитранс Лийтов, спеша в Смоллвилль. Я задумался, останется ли мир прежним, когда они доберутся до станции, доедут ли туда те, кто сел на поезд в Денвере. От одной мысли стало не по себе.

Хорейси вновь взяла меня за руку. Я накрыл ее ладонь своею, так казалось лучше.

Солнце по–прежнему ярко светило, но ветер набрал силу, мне в нос как будто забили гвоздь, а сухой холодный воздух царапал кожу. На фонарях тревожно хлопали рождественские венки и флаги; я даже пожалел ирландских рабов, которым пришлось так высоко забираться.

Сменив тему, Хорейси спросила:

— О скольких аномалиях тебе уже известно?

Она не убрала руку, за что я был ей благодарен.

— В статистических данных немало изменений. Бейсбол, похоже, стал гораздо интереснее — очки выше, все свидетельства о перехвате хоумрана на четвертой базе исчезли, а в командах теперь по девять игроков вместо одиннадцати. За центрального и правого шортстопа играет один человек, а боковой филдер вообще исчез.

— И почему нас должна интересовать эта информация?

— Огромное количество общественных стадионов построили по новым проектам, модифицировалось немалое количество записей, жизнь многих знаменитостей изменилась, причем соответствия один к одному нет. Экономика пока такая же — правда, пропали три главных показателя ВВП, на их месте теперь нечто под названием «оборот внешней торговли», но тут все больше смахивает на бухгалтерские уловки. А вот таблицы народоисчисления изменились колоссально, и уголь на севере стали добывать на сто четыре года позже.

Хорейси присвистнула:

— Гигантские массово–временные изменения. И это вполне соответствует… аномалии… которую ты видел.

— Смуглые люди не пользовались углем? — удивился я.