Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

— «Чувствительные губы — великое дело в долгом путешествии, не так ли, старина?»[87] — произнесла она, похлопывая меня по шее.

— Не понял…

Джендай залилась смехом — слегка хрипловатым и удивительно волнующим.

— Это цитата из старой британской классики. Мне кажется, девятнадцатый век. Возможно, и ты читал ее в детстве. «Черный Красавчик».

— Это ты Черная Красавица, — сказал я, уловив откровенный намек. — Дверь, закройся, — повысив голос, приказал я, и дверь подчинилась.

— Ты ведь нашел способ пробраться в корабль, — сказала она после того, как время потеряло значение.

Я лежал без движения и боролся с головокружением.

— Да. Возможно.

— Значит, ты настоящий полтергейст. — Она погладила мой отвратительный живот, словно это был домашний любимец, залезший в постель. — Тони тогда чуть не выбил себе глаз.

И снова раздался ее смех — горловой, возбуждающий звук.

— Не стоит меня в этом винить, — ответил я, нащупал на столике стакан с водой и осушил его. — Это все равно что уметь шевелить ушами.

В наступающей темноте я увидел, как ее уши энергично задергались. А потом зашевелились не только уши.

Но перед уходом Джендай снова заговорила:

— Принеси мне оттуда пробу. Чешуйку кожи, все что угодно, содержащее его ДНК. Только для меня, милый, ладно?

А, так вот зачем ты пришла? Я догадывался, что должна быть какая–то причина. Но ведь такова жизнь, верно?

Похожий на отъевшегося и выгнанного из норы медведя, я стоял в своем скафандре на краю раскопок при температуре в черт знает сколько градусов ниже нуля и смотрел вниз. Корабль ничуть не изменился, каждый цветок остался в том же положении, в котором был несколько дней назад, возможно, и за десять миллионов лет до этого. Если только корабль не подбросили сюда совсем недавно, как приманку для доверчивых людей. В таком случае, он мог быть моложе меня. Но вряд ли.

— Мы готовы начать по вашему знаку, сенсей, — произнес офицер по политической работе, подчиняясь команде доктора Кима и не обращая внимания на интересы ученых.

Я поднял вверх большой палец и позволил сознанию плыть по течению. Причина и следствие разъединились и начали свой долгий циклический танец этиологического искажения, поднимая бесчисленные вихри. Я стал центром закружившегося мира. Определенность потрескивала и поскрипывала. В голове зазвучало мое любимое стихотворение Джи–Хуун Чо, «Лепестки цветов на рукавах».

Скитальца длинная одежда
Влажна от лепестков цветочных.
В деревню у реки, где вызрело вино,
Спустились сумерки.

Возможно, это древнее существо попало в ловушку безвременья, известную как вино? В капкан поддельной легкости и коротких мгновений радости, вызванных соком древних ягод, еще не превратившихся в виноград? Я ощутил душераздирающую скорбь.

С уходом этой ночи
В деревне ТОЙ УВЯНУТ все цветы.

— Эй!

И вдруг цветы зашевелились. Метановый ветер уносил их с кормы корабля, поднимал вверх и разбрасывал в стороны. Мгновенно замороженное покрывало цветов кружилось над кораблем и падало на чужой снег.

— Стационарный экран отключен, — послышался чей–то невыразительный голос.

Я шагнул вперед, готовясь войти в древнюю тюрьму. Встретить своего динозавра, давно умершего или до сих пор живого, освобожденного от бесконечного заключения. Чьи–то пальцы схватили меня за руку.

— Не сейчас, Сэм. Для этого у нас есть специально подготовленная команда. Вы сегодня прекрасно поработали, спасибо.

Я развернулся, с трудом различая предметы сквозь набежавшие на глаза слезы. Вселенная оказалась не настолько жестокой, чтобы подослать ко мне Тони Каэтани. Этого парня я раньше не видел, хотя он и знал мое уменьшительное имя, которым я представился в столовой, и воспользовался им с небрежной фамильярностью. Какой–то мускулистый функционер из неизвестного мне подразделения вооруженных сил, с хитрой усмешкой фермера. Я согласился и стал наблюдать, как к кораблю спускается группа десантников. Думал о своем дорогом мальчике, как он бесстрашно шагнул во тьму, а затем и в огонь. И неважно, что я считал его заблуждающимся. Мне вспомнилось одно место из той книги, что я нашел в разрушенной библиотеке. В тот день, когда я сидел у закрытого гроба Сонг–Дэма, эта поэма англичанина по фамилии Киплинг поразила меня в самое сердце. Стихи предупреждали, что не будет иного утешения, кроме этого:

Не посрамил же он род людской
Ни пред ветром тем, ни пред той волной[88]

.

Не испытывая и тени стыда, я всхлипнул и отвернулся к станции «Гюйгенс». Возможно, говорил я себе, десять или шестьдесят миллионов лет тому назад другой отец оставил своего сына в этих снегах и попрощался навеки. Я прошептал тому ископаемому отцу единственное во всей Вселенной и для всех времен слабое утешение для нас обоих:

Голову выше держи средь пучин,

Над этой волной,

Над любою волной.

Ведь сам ты отправил его, и твой сын,

Останется с ветром тем и с той волной[89].