Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Один из охранников шагнул вперед, и Шабан узнал в нем того самого, из Мидуэя, что был весьма скор на расовые эпитеты.

— Как это дина… динами… дина… Тьфу! Короче, как эти штуковины связаны с «Лазарем», со всей его лавочкой? Этот ваш Эдисон, он что, собирался воскрешать мертвых той электрической хреновиной?

— Если и собирался, — отозвался другой охранник из дальнего угла, — то, думаю, воскрешал их кусками.

И он продемонстрировал отрезанную руку, слишком большую для обезьяньей.

— Господи Иисусе! — выдохнул Райс и попятился.

Охранники стали перешептываться, и Шабан четко расслышал несколько упоминаний о «гробокопательстве» и «телах рабочих».

— Что?! — воскликнул Шабан, выступая из толпы и впервые демонстрируя свое присутствие. — Что вы говорили насчет могил рабочих?

Все уставились на него. Почти все заметили его впервые.

— Ты араб того еврея? — осведомился полковник, прищурившись.

Шабан с достоинством выпрямился.

— Я кабил, сэр, а не араб, — ответил он на безупречном британском английском, — но в настоящее время работаю на господина Блума, если вы это имели в виду. — Его опущенные вдоль боков руки сжались в кулаки, но он сумел изобразить внешнюю невозмутимость. — Так что здесь говорилось о раскапывании могил и о телах рабочих?

Райс взглянул на Робинсона, у которого был такой же озадаченный вид, что и у Шабана, потом снова на кабила.

— Эти сведения не для публичного разглашения, и если об этом пронюхают газеты, то я буду знать от кого. Но некоторые могилы к югу от парка были потревожены, а упокоенные в них тела исчезли.

— В их число входила могила алжирца, утонувшего в озере? — уточнил Шабан.

Райс пожал плечами.

— Насколько мне известно, обозначались лишь могилы христиан.

Шабан проигнорировал Райса и снова переключил внимание на бочки, откуда охранники продолжали извлекать части трупов. Среди них оказались кисти и ступни, нога, две руки, фрагменты черепов и даже целый торс. Шабан зарычал, оскалившись, повернулся и посмотрел на лежащего мертвеца.

— Моя бабушка всегда говорила, что не надо оплакивать тех, кто умер во время Рамадана, когда врата ада закрыты, а врата рая открыты. И, по–моему, несправедливо, что такой человек пройдет через райские врата, даже если он был убит.

— Погодите–ка, — возразил Райс, поднимая руки. — Здесь никто не говорил об убийстве.

— В самом деле? — спросил Робинсон, приподняв брови.

Райс жестко уставился на него.

— Вы ведь сами утверждали, что его убило электрическим током. И убило случайно?

Руки Робинсона затрепетали, как птицы в клетке.

— Возможно и такое, — признал он. — Но как вы объясните, — он показал на осколки стекла, разбросанные приборы, кровь и внутренности, — все это?

— Это, — невозмутимо произнес Райс, — может быть простым вандализмом. А вандализм — происшествие совершенно иного порядка важности по сравнению с убийством. Про убийство напишут все газеты страны, и возникнет риск отпугнуть платных посетителей выставки, если они будут думать, что убийца разгуливает на свободе. А еще с одной случайной смертью и проявлением вандализма мы справимся.

— Вы, конечно же, шутите, — возразил Шабан. — Неужели вы не заинтересованы в свершении правосудия?

Райс со злобой посмотрел на него.

— На юге наверняка есть кое–какая работа, с которой автоматы не справятся, парень. Так почему бы тебе не отправиться туда вместе со своими черномазыми и не принести хоть какую–то пользу?

Шабан рассвирепел. На юге Соединенных Штатов все еще оставались рабы, пока не замененные дешевыми автоматами. И то, что этот человек смог настолько легко отмахнуться от их продолжающихся страданий, да еще с таким бесцеремонным пренебрежением, заставило кровь Шабана вскипеть. На миг он едва не забыл о благополучии труппы, о которой поклялся заботиться, или о незнакомце, ищущем его защиты. Окажись он сам по себе и отвечая только за себя, Шабан не пожелал бы ничего иного, кроме сабли–флиссы в одной руке и пистолета «уэбли» в другой. Тогда бы он показал этим бледнокожим фиглярам, чего он стоит. Но он не был сам по себе и нес ответственность за множество душ, кроме собственной.

Собрав остатки сдержанности, Шабан направился к двери и вышел из этого дома ужасов.

Пока он возвращался к Мидуэю, на потемневшем небе уже показались звезды. Прометиевые фонари заливали парк мягким белым сиянием, благодаря которому выставку прозвали Белым Городом. Но какими бы чистыми ни смотрелись белые строения в прометиевом свете, Шабан знал, что это всего лишь штукатурка и доски, скрывающие под собой гниль и пустоту.