Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Трудно сказать, почему я ему поверил, но поверил. Поверил мгновенно. Массимо сожрал все до последней крошки, отодвинул в сторону пустую тарелку и извлек из кармана своих карго здоровенный нейлоновый бумажник. Раздутый настолько, что казалось, он вот–вот лопнет, кошель имел цветные бирки и напоминал чудовищную картотеку какого–нибудь оруэлловского бюрократа. В бумажник было втиснуто двадцать видов валюты ассигнациями и множество разноцветных пластиковых карточек — удостоверений личности.

Массимо выбрал большую бумажку и небрежно бросил передо мной на столик. Она очень походила на настоящую купюру — больше, чем те деньги, что я держал в руках каждый день. Ее украшал роскошный портрет Галилея, и называлась она «евролира».

Затем Массимо поднялся и вывалился из кафе. Я поспешно спрятал странную банкноту в карман и, бросив на стол несколько евро, кинулся следом.

Не поднимая головы и мрачно бурча себе под нос, Массимо вилял по миллионам каменных квадратиков огромной Пьяцца Витторио Венето. Он легко, словно у него был большой опыт, отыскал самое свободное место на всей площади: каменную пустошку между рядом красивых фигурных фонарей и тонкими стальными перильцами подземной парковки.

Запустив руку в карман брюк, он вытащил пенопластовые беруши — из тех, что выдают в «Алиталии» на долгих трансатлантических рейсах, — и щелкнул крышкой лэптопа.

Я догнал его.

— Ты что это здесь делаешь? Ловишь вайфай?

— Ухожу. — Он сунул в уши пенопластовые пробочки.

— Не возражаешь, если я пойду с тобой?

— Когда я досчитаю до трех, — громко произнес он, — подпрыгни повыше. И еще: оставайся в зоне действия моего лэптопа.

— Хорошо. Как скажешь.

— Да, и закрой уши ладонями.

— Как я тогда услышу, как ты считаешь до трех? — возразил я.

— Уно… — Он нажал клавишу И, и экран лэптопа внезапно осветился. — Дуэ… — F2 вызвала негромкое трескучее гудение. — Тре! — Он подпрыгнул.

Грянул гром. Мои легкие вдруг наполнились яростным ветром. Ступни словно обожгло огнем.

Массимо на миг застыл, потом машинально повернулся лицом к «Елене».

— Пошли! — выкрикнул он, выдергивая из уха одну затычку. И споткнулся. Я подхватил его компьютер. Чудовищная батарейка раскалилась.

Массимо перехватил у меня свою перегретую машину и неловко запихнул в саквояж.

Споткнулся Массимо на высунувшейся из земли плитке. Мы стояли в дымящейся груде таких плиток. Камни мостовой выворачивались у нас из–под ног и ложились вокруг игральными костями.

Конечно, мы были не одни. На огромной площади находились свидетели: обычные итальянцы, жители Турина сидели за столиками под далекими изящными зонтиками. Они благоразумно не лезли в чужие дела. Кое–кто удивленно взглянул в синее вечернее небо, ища сверхзвуковой самолет. На нас точно никто не обращал внимания.

Мы похромали обратно к кафе. Ботинки у меня скрипели, как у персонажа плохой телекомедии. Плитка под ногами была разбита, а на моей обуви полопались швы. Блестящие лаковые ботинки стали тусклыми и грязными.

Мы прошли под двойной арочной дверью «Елены», и, вопреки всем доводам разума, мне сразу стало уютно. Потому что «Елена» осталась «Еленой»: те же круглые мраморные столики с гнутыми ножками, те же бордовые стулья с блестящими латунными заклепками на кожаной обивке, те же колоссальные пятнистые от старости зеркала… и запах, который я за эти годы успел забыть.

Сигареты. В кафе все курили. И воздух был прохладным — даже холодным. Люди сидели в свитерах.

У Массимо здесь нашлись друзья. Женщина со своим мужчиной. Женщина нам помахала, а мужчина, явно узнав Массимо, так же явно не обрадовался ему.

Он был швейцарец, но не из тех веселых швейцарцев, к которым я привык в Турине, — безобидных швейцарских банкиров, махнувших на выходные через Альпы, чтобы перехватить ветчины и сырка. Этот был молод, тверд, как стариковские ногти, в пилотских очках, с длинным узким шрамом по линии волос. Руки его обтягивали тонкие нейлоновые перчатки, на плечах была полотняная куртка с местом для подмышечной кобуры.

Женщина втиснула впечатляющий бюст в крестьянский свитер ручной вязки. Его расцветка казалась броской, сложной и агрессивной, как и сама хозяйка. Горящие глаза были густо обведены тушью, коготки — выкрашены красным, толстую часовую цепочку вполне представлялось возможным использовать вместо кастета.

— А, Массимо вернулся, — произнесла женщина. Сказано это было сердечно, но сдержанно. Таким тоном она могла бы говорить, покинув постель с мужчиной и желая побыстрее туда вернуться.

— Я привел друга, — сказал Массимо, усаживаясь.

— Вижу–вижу. И чем нас порадует твой друг? Он в нарды играет?

Нарды стояли на столе перед этой парой. Швейцарский наемник погремел костями в стаканчике.

— Мы очень хорошо играем в нарды, — спокойно сообщил он мне. Говорил он с особо пугающей интонацией опытного убийцы, которому уже нет нужды никого пугать.

— Мой друг — из американского ЦРУ, — сказал Массимо. — Мы пришли с серьезным намерением напиться.