Лучше. Книга-мотиватор для тех, кто ждал волшебного пинка от Вселенной

Павлик приходил домой и перед тем, как войти в квартиру, вливал в себя банку пива. Инъекция обезболивающего. От жены. Пиво приглушало звук претензий и обостряло вкус борща.

Павлик любил пиво больше всего на свете. А что еще ему любить? Хмель и солод бродили в нем, добавляя концентрацию уверенности в себе.

Павлик входил в квартиру с непробиваемо индифферентным выражением лица. Победитель вернулся с будничной войны. Мол, ханни, ай эм хоум, корми мужа. Именно после пива Павлик с удовольствием думал о девушке с родинкой. Мысленно проводил рукой по ее длинным загорелым ногам, трогал льняные волосы, разрабатывал варианты «а может». Но хмель выветривался, мир стремительно терял краски, Павлик сдувался.

В комнату входила коротконогая жена, толстая и объективно некрасивая. Павлик хотел худую и красивую, как девушка с родинкой. Но худые и красивые хотят богатых и щедрых. И видимо, лысых. Замкнутый круг.

– Алкаш, – беззлобно и устало диагностировала жена, считав степень опьянения Павлика.

Павлик замыкался и не знал, чем крыть.

Жена Павлика работала на рынке, в лаборатории по сертификации продукции. По ее меркам, это была более чем козырная работа, хотя в трудовой и написан скучный «лаборант». Но престижность работы определяется не названием должности, а степенью дохода, а в этом плане работа относилась к разряду тех, за которые нужно отчаянно держаться.

В ее обязанности входило собирать дань. Каждое утро они с заведующей и вторым лаборантом ходили по рыночным мясным, молочным и овощным рядам и брали «пробу» – по полкило от каждого вида мяса на каждом лотке, по горсти творога, по черпаку сметаны, по щепотке зелени, по паре огурцов-помидоров. Рынок был не маленький. Обходили ряды с тележкой – иначе не унести.

Всю снедь волокли в лабораторию на анализ. После чего выдавали сертификат, мол, мясо хорошее, творог свежий – продавайте. Как бы брали на себя ответственность за качество товара на всем рынке.

Обычно ответственность – тяжелая ноша. Но жена Павлика ее не чувствовала. Самое тяжелое в ее работе было отмывать разделочный стол в лаборатории от кровавых мясных следов.

Продавцы на рынке называли лабораторную троицу «татаро-монгольское иго», потому что на их глазах каждый божий день три кобылицы проносились по рядам, собирая продуктовую дань, и, уходя, обещали вернуться завтра.

Зарплата у всех троих была смехотворная, зато отборные продукты, которые они сертифицировали, после работы они забирали себе. По сути, продукты и были их зарплатой.

Жена Павлика на вопрос о том, сколько она зарабатывает, шутила, что зарабатывает баранью ногу в неделю и бочку творога в месяц. Больше всех продуктов брала себе заведующая – жадная армянка с черными волосами над верхней губой. Ее муж открыл кафе-шашлычную, закруглил, засимбиозил взаимовыгодный семейный бизнес: мясо, отобранное у рынка, нужно было куда-то девать, а съесть те объемы, которые армянка забирала себе, было невозможно даже всей их многочисленной семьей.

Жене Павлика тоже перепадало. Парная свининка, нежная печеночка, свежайший творожок, яркая весенняя зеленушка, натуральный мед. Она упаковывала снедь в две тяжеленные сумки общим весом килограммов 20–25, не меньше.

Вот тут начиналось самое страшное. Зарплату нужно было как-то донести домой: сначала доволочь до метро, доехать с двумя пересадками до нужной станции, оттуда пересесть на автобус, и от остановки – вглубь дворов еще минут 15. Очень тяжело. Не женская это доля. Но с другой стороны – ну не бери, оставь килограмм пять в пользу второй лаборантки, которую сын встречает на машине. Ага, щас.

Жена брала все, что дают, и говорила, что у нее, как у обезьяны, руки, оттянутые сумками, уже ниже колена.

Она требовала, чтобы Павлик встречал ее после работы и помогал тащить «зарплату» домой. Павлик страшно не любил это дело – стеснялся.

По рынку в лабораторию он шел, как сквозь строй. Продавцы провожали его тяжелыми холодными взглядами, поджимали губы, лицемерно здоровались. И из лаборатории, груженный двумя сумками, он выходил в огненное, испепеляющее месиво осуждения и вновь проходил сквозь строй. Повторная пытка чужой завистью.

Некоторые свистели. Кто-то брезгливо отводил глаза. Были и такие, кто сочувствовал. Павлик читал про Стокгольмский синдром – когда заложник-жертва проникается сочувствием к своему мучителю и принимает его позицию. Павел нес сумки, смотрел под ноги и ненавидел жену, из-за которой вынужден был проходить через это унижение.

Жена шла сзади и тоже несла сумки. Легче, чем у Павлика, но не легче, чем могла позволить жадность. Продавцы натянуто улыбались и говорили: «До завтра!» Жена молча кивала, как полководец рядовым, и шла с высокомерным видом, не смотря на сумки.

Жена была вполне самодостаточна, и, как любой самодостаточный человек, была уверена в том, что она по всем фронтам стопроцентная молодец, и не тратила время на то, чтобы заставить других в это поверить.