Лучше подавать холодным

Монза перехватила взгляд Дэй, когда та проезжала мимо, мягко покачиваясь на сиденье. Девчушка-блондинка подняла брови, догрызла яблоко до самого черенка и лёгким взмахом отбросила его в поле. Витари на задке повозки только что сняла куртку и вытянулась на холстине под лучами солнца. - Выходит солнышко. Новое начало. - Приложив руку к груди, она указала на ту сторону пейзажа. - Огооооо, радуга! Знаете, говорят, там, где она касается земли, лежит эльфова поляна!

Монза злобно зыркнула на них. Скорее они наткнутся на эльфову поляну, нежели Морвеер начнёт жить по-новому. Его внезапная покорность обнадёживала ещё меньше бесконечных придирок.

- Может он просто хочет, чтобы его любили, - донёсся шепоток Трясучки, когда они снова отчалили в путь.

- Если только люди способны от этого измениться. - И Монза щёлкнула пальцами перед его лицом. - А разве они меняются не одним-единственным способом? - С неё не сходил его единственный глаз. - Если всё в корне не изменится вокруг них? Люди ломкие, я так считаю. Они не гнутся в новые формы. Они ломаются в них. Разбиваются в них. - Может даже вжигаются в них. - Как твоё лицо? - вполголоса произнесла она.

- Чешется.

- Больно было, у глазного мастера?

- По шкале между зашибить ногу и когда тебе выжигают глаз - где-то внизу.

- Как почти всё на свете.

- Упасть с горы?

- В принципе ничего, пока лежишь тихо. Начинает малость покалывать, когда пытаешься встать. - Это вызвало у него усмешку, хотя улыбался он гораздо реже, чем раньше. Не удивительно, после того, через что он прошёл. Через что она его провела. - Мне кажется... я должна сказать тебе спасибо, что снова спас меня. Уже входит в привычку.

- Я ж за это деньги получаю, вождь. Хорошо сделанная работа сама по себе награда - так постоянно твердил отец. Факт, что в этом я хорош. Как бойцу тебе приходится отдавать мне должное. Как что-нибудь иное я просто здоровый косорукий хер. Потерял на войне дюжину лет, а чем похвастаться - кровавые сны и одним глазом меньше, чем у всех. У меня всё ещё осталась гордость. Я считаю, мужчине положено быть тем, кто он есть. Иначе он что? Притворяется, да и только, разве нет? А кто захочет провести все оставшиеся дни притворяясь тем, кем не является?

Хороший вопрос. По счастью подъём разделил их и избавил её от раздумий над ответом. Остатки Имперского тракта тянулись вдаль. Прямая как стрела коричневая полоса сквозь поля. Восемь веков, а по-прежнему лучшая стирийская дорога. Жест укоризны последующим правителям. Невдалеке от тракта стояла усадьба. Каменный двухэтажный дом, окна забраны ставнями, красная черепичная крыша с возрастом выцвела и замшела. Рядом небольшая пристройка-конюшня. Унавоженный двор окружала стенка из заросшего лишайником известняка, высотой по пояс, пара тощих птиц копошилась в грязи. Напротив дома деревянный сарай с проседающей посередине крышей. На покосившейся вышке вяло болтался флюгер в виде крылатой змеи.

- Мы на месте! - выкрикнула она, и Витари в знак того, что услышала, вытянула вверх руку.

Мимо построек змеился ручей и уходил в сторону мельницы, в миле-другой отсюда. Поднялся ветер, зашелестел листьями живой изгороди, мягкой волной заколыхал пшеницу, погнал по небу рваные тучи, их тени проплывали по земле.

Это напомнило Монзе хутор, где она родилась. Ей представился Бенна, бегущий по жнивью мальчик, лишь макушка торчит над налитыми колосьями, послышался его смех. Монза вздрогнула и посуровела. Плаксивая, самопотакательная, тоскливая херь по прошлому. Она ненавидела своё поле. Копать, боронить, грязь под ногтями. И ради чего? На свете существует не много занятий, над которыми надо также много корпеть, чтобы также мало получить. В общем-то, единственное, которое прямо сейчас могло прийти ей на ум - это месть.

* * *

Тому нет объяснения, но со своих самых ранних воспоминаний Морвеер казался обречённым произносить не те слова. Когда он собирался содействовать, обнаруживалось, что он жалуется. Когда он намеревался проявить заботу, оказывалось, что он оскорбляет. Когда он на полном серьёзе искренне обещал поддержку, его принимали за подстрекателя. Он всего-то хотел быть оцененным, уважаемым, причастным, но почему-то любая попытка по-доброму сблизиться только пуще расстраивала дело.

После тридцати лет неудачных взаимоотношений - мать, которая его покинула; жена, которая его покинула; ученики, которые покидали, обворовывали или пытались его убить, обычно с помощью яда, но в одном памятном случае топором – он уже начинал верить, что просто-напросто не умеет ладить с людьми. Он должен был радоваться, что помер хотя бы тот мерзкий пьянчуга Никомо Коска, и первое время, само собой, чувствовал некоторое облегчение. Но вскоре чёрные тучи вновь сгустились вечным мотивом среднеунылой депрессии. Он снова в склоках с хлопотным, недисциплинированным работодателем из-за каждой мелочи их дела.