Лучше умереть!

— О! Мы свое дело знаем, господин Кастель… — ответил один из рабочих. — Вы же, наверное, не забыли, что мне невпервой ваши картины перевозить, и всегда все было как надо. Ну-ка, приятель, бери ящик за тот конец, а я возьмусь за этот.

Грузчики ухватили ящик за оба конца. Картина хоть и не была непомерно большой, но все же оказалась довольно тяжелой. То ли руки у одного из грузчиков соскользнули, то ли он оказался недостаточно ловок, но он выпустил из рук ящик как раз в тот момент, когда его товарищ уже поднимал его; картина, потеряв равновесие, грохнулась на пол, опрокинув и раздавив картонную лошадку.

— Медведи чертовы! Неужели нельзя было поосторожнее? — вскричал художник, вскочив из-за стола, где писал в этот момент записку своему бывшему воспитаннику.

— Мы-то тут при чем, господин Кастель? Она сама из рук выскользнула… — оправдывался грузчик, почесывая ухо. — Картина совсем не пострадала. Боюсь только, что лошадка теперь никуда не годится: она под картиной. К счастью, это не слишком дорогая вещь.

Рабочие вновь взялись за ящик, подняли его и — на сей раз вполне благополучно — вынесли вон. Картонная лошадка была раздавлена в лепешку. Живот у нее лопнул, из него вылезли пакля и какие-то смятые бумажки.

— Что я теперь скажу Жоржу? — прошептал Этьен, пнув ногой жалкие останки. — Он ведь хранил эту игрушку как милое его сердцу воспоминание!

Раздавленная лошадка скользнула по паркету, оставив за собой целый шлейф из пакли и бумажек; Этьен заметил их, но не стал ими интересоваться — нужно было дописать письмо Жоржу.

« Мой дорогой мальчик, сегодня тебе исполняется двадцать пять лет. Как видишь, я помню об этом и посылаю тебе обещанную картину. Кроме того, нам с тобой предстоит очень серьезный разговор. Буду у тебя в девять.

Твой бывший опекун

и по-прежнему твой друг

Этьен-Кастель».

Этьен встал из-за стола, взгляд его вновь упал на останки лошадки, валявшиеся среди вылезших из ее живота бумажек и пакли.

— Набита не хуже троянского коня! — пробормотал он, подбирая все с пола. — И кто же туда столько всего напихал?

С этими словами он принялся разглядывать выпавшие из нее внутренности. И вдруг, развернув какую-то измятую бумажку, замер, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Лицо его внезапно побледнело. Внимание его привлекла подпись: уж здесь он никак не ожидал увидеть это имя.

— Жак Гаро! — пробормотал он. — Это письмо Жака Гаро Жанне Фортье! Господи! Неужели… неужели…

И срывающимся от волнения голосом вслух прочел:

— « Дорогая, горячо любимая Жанна, вчера я заставил вас представить себе, что в будущем вы и ваши дети станете богаты и счастливы. Теперь же я могу твердо обещать вам и богатство и счастье в самом ближайшем будущем.

Завтра я стану богат — или, по меньшей мере, в моих руках окажется все необходимое для того, чтобы сколотить огромное состояние. Я стану владельцем изобретения, которое принесет огромные деньги, и почти двухсот тысяч франков для его внедрения.

Оставьте ложный стыд, Жанна. Подумайте о детях — они станут мне родными, — и эта мысль придаст вам решимости.

Сегодня вечером я буду ожидать вас на Шарантонском мосту — в одиннадцать, вместе с маленьким Жоржем; я отведу вас в надежное место, откуда мы завтра отправимся за границу — там мы заживем богато и счастливо.

Бросьте без сожалений этот завод, хозяин которого гонит вас; придите к тому, кто вас любит и никогда не бросит.

Если вы не придете, Жанна, не знаю, на какую крайность может подтолкнуть меня отчаяние…

Но вы придете…

Жак Гаро

7 сентября 1861 года».