Лучше умереть!

— Что со мной? — произнесла Жанна, явно пребывая в нерешительности. — Со мной ничего… Просто то, что вы сказали, было так неожиданно, что мне показалось, будто я с ума сошла… Мне и сейчас трудно поверить в это… Люси — дочь Жанны Фортье!.. Возможно ли? Откуда вы знаете? У вас есть какое-то доказательство?

— Да, и совершенно бесспорное. Вот оно.

Люсьен протянул Жанне отданное ему Полем Арманом заявление. Жанна, буквально выхватив его из рук молодого человека, жадно принялась читать. Ее бледное лицо при этом постепенно приобретало какое-то совершенно непостижимое выражение.

— Она моя дочь, она действительно моя дочь, — пробормотала Жанна неслышно. — А ведь я чувствовала это. Вот почему я так полюбила ее, что и жизни бы ради нее не пожалела. И я не смогу об этом сказать… И ничего не смогу сделать…

— Да, это и в самом деле так, — с трудом проговорила она, ибо радость и боль одновременно сдавили ей грудь. — Люси действительно дочь Жанны Фортье; но даже если ее мать и вправду совершила преступление, разве девушка сколько-нибудь виновата? Как можно ее карать за чужие грехи? Неужели она непременно должна унаследовать позор, которого вовсе не заслуживает? Было бы благородно и великодушно с вашей стороны протянуть ей руку помощи… И очень жестоко — бросить…

— Протянуть руку помощи!.. Бог свидетель: мне бы очень хотелось так сделать, но я не могу. Ее мать убила моего отца!

— Да, ужасно, если это и в самом деле так… а если не так? Вы же сами не раз говорили, что считаете ее невиновной!

— Да, я так и думал. И до сих пор думаю… Но думать — еще не означает быть уверенным, и моя вера в ее невиновность — еще не доказательство. Если бы мне удалось встретиться с Жанной Фортье, я сказал бы ей: «Правосудие не безгрешно. Докажите мне свою невиновность, станьте моим проводником во мраке прошлого, и тогда я сам займусь этим делом и посвящу ему хоть всю свою жизнь, но добьюсь вашего оправдания… И не только ради вас самой, но и ради вашей дочери: я ведь люблю ее!» Во время суда Жанна Фортье утверждала, что старший мастер Жак Гаро написал ей письмо, которое доказывает, что все совершенные тогда в Альфорвилле преступления — его рук дело… И это письмо нужно во что бы то ни стало отыскать… Жанна могла бы как-то навести меня на мысль о том, как это сделать, как выйти на след Жака Гаро — он наверняка не погиб, живет где-нибудь богато и счастливо под другим именем. Мне бы только найти его, а там уж я сумею заставить его доказать невиновность Жанны; но до тех пор, пока этого не произошло, я все же буду сомневаться в ее непричастности к убийству, и в силу этих сомнений никак не могу жениться на ее дочери…

Несчастной матери страшно хотелось крикнуть сейчас же: «Но Жанна Фортье — я»! Однако, подумав, она опять сдержалась. Разве это что-нибудь изменит? Она считала, что письмо погибло в огне. Жак Гаро, если он даже и выбрался из пылающего флигеля целым и невредимым, то где он теперь? Где его искать? И как? Прошло уже больше двадцати лет, он ведь и умереть мог… Так что в отношении доказательств она окажется в том же положении, что и на суде.

— Значит, бедняжка Люси обречена, — произнесла женщина; в голосе ее звучали слезы. — Материнский позор навсегда лишит ее счастья… Сегодня вы ее бросаете, а завтра и вовсе забудете… Жестоко и несправедливо, но я нисколько не упрекаю вас, ибо прекрасно понимаю, что вы никак не можете соединить свое незапятнанное имя с ее — опозоренным.

— Люди мне этого никогда бы не простили, они сочли бы меня выродком!

— А откуда им знать об этом?

— Быстро нашлись бы желающие просветить их.

— Миллионер Арман с дочерью, да? Они, наверное, угрожали вам, обещая так и сделать?

— Да, миллионер мне и в самом деле пригрозил.

— И непременно так и сделал бы. Этот человек хочет, чтобы вы спасли жизнь его ребенку. А, следовательно, принесли в жертву ребенка Жанны Фортье. Его дочь — важнее всех! Но зачем вы привезли меня сюда? Хотите поручить мне сообщить Люси, что отныне ей следует проклинать собственную мать?

— Чтобы просить вас объяснить ей, что между нами теперь пролегла пропасть…

— И вы надеетесь, — вдруг резко сказала Жанна, — что я вот так возьму да и растолкую Люси, чья кровь течет в ее жилах? Мало ей горя от разлуки с вами, так я еще должна к нему позор и бесчестье добавить? Ах! Не рассчитывайте на меня, господин Люсьен, никогда у меня язык не повернется сказать ей такое…

— Мамаша Лизон, никак нельзя допустить, чтобы в душе Люси осталась хоть какая-то надежда: она ведь потом еще хуже будет страдать.

Разносчица хлеба почувствовала, как к горлу подступают рыдания. Ни слова не говоря, она направилась к двери.

— Мамаша Лизон… — окликнул ее молодой человек; он устремился за ней, взял ее за руку.

Жанна вырвала свою руку.

— Прощайте, господин Лабру, — сказала она. — Прощайте!