Лучшее прощение — месть

— Я знаю, что вы называете гомосексуалистов «третьим измерением» и что у вас два неблагодарных сына, стесняющихся вашей профессии, что вы не живете со своей женой Верой и что у вас восхитительная подруга по имени Джулия. Еще я знаю, что по соображениям принципиального характера и из чувства признательности к старику Самуэлю вы во что бы то ни стало хотите распутать дело Рубироза, после чего собираетесь уйти от дел и посвятить оставшееся время только личной жизни.

Мой дорогой комиссар Ришоттани! Вы должны знать, что братство раввинов сильнее, чем КГБ, ДИГОС, ФБР и все секретные службы мира вместе по той простой причине, что полиция везде состоит из людей, получающих зарплату и занимающихся шпионажем по долгу службы или для карьеры. Ну а для нас, евреев, это вопрос выживания.

Знать значит предвидеть!

Знать — это прежде всего предвидеть что-то раньше других, а следовательно изменять ход событий или же препятствовать тем изменениям, которые могли бы пагубно сказаться на судьбе еврейского народа.

Идея выживания в нас также атавистична, как у вас, католиков, идея Божьего промысла.

Так что, пока вы ждете манны небесной, мы действуем. Однако не перебивайте меня, — вспылил он вдруг. — Мы говорили о дурном вкусе, а он теперь, к сожалению, неограниченно царит во всех областях общественной жизни. Вы видели фильм «Частные пороки и общественные добродетели»? — спросил он, обращаясь к обоим. И не дожидаясь ответа, продолжил: — Сегодня этот фильм можно было бы прокрутить от конца и назвать его «Общественные пороки и частные добродетели». Только кому это нужно? Чего бы мы этим добились? Скорее всего, ничего. Очень немногих это заставило бы задуматься. Я поляк, но моя дружба с Франческо и частые поездки в Италию сделали так, что я люблю эту страну больше, чем Францию, хотя и живу здесь уже 25 лет.

И вот я думаю, более того, глубоко уверен, что есть два главных зла, пагубных для «сада Европы». Во-первых, политическая власть крайне безответственных людей. И во-вторых, равнодушие общества, свидетельствующее о такой степени снижения естественной совестливости, которая уже немыслима для цивилизованной страны. Именно этот второй аспект является определяющим. Безнаказанность и возможность произвола делает власть все более наглой. Вот что особенно меня тревожит.

— Синьор Аарон, прошу вас! — прервал его комиссар Брокар, заметив, что Ришоттани проявляет признаки беспокойства. — Вы ведь прекрасно понимаете, что мы пришли сюда не затем, чтобы обсуждать европейские дела и ближневосточный кризис.

— Вы правы. Я слишком заговорился. Мне прекрасно известно, зачем вы здесь. Вы хотите знать правду о моем брате по несчастью Франческо, и я должен был бы сразу предупредить вас, что не собираюсь говорить о нем и не потерплю никакого нажима в этом смысле. Я не отвечу ни на один вопрос, даже если это грозит мне тюрьмой.

И пока двое полицейских в полной растерянности молча смотрели друг на друга, он встал и направился к огромному старому сейфу в углу своей комнатушки. Закрыв дверь, он достал из заднего кармана брюк большую связку ключей и отпер его. Порывшись в куче вещей, он достал досье и положил его на колени ошеломленному комиссару Ришоттани.

— Много людей уже погибло из-за этих бумаг моего бедного друга.

— Да, — сухо ответил комиссар Брокар. — Вам следовало бы давно предъявить их полиции.

— Вы забываете, что воля покойного должна быть священна, а воля покойного друга — вдвойне. И все же я вам скажу, что если бы, сдав их полиции, я предотвратил хоть одно из этих убийств, я сделал бы это. Но не думаете же вы, комиссар Брокар, что те, кто следит за вами, позволили бы вам предать гласности содержание этих бумаг? Может быть, вы только потому еще и живы, что эти люди не вышли на меня.

— Какие люди? — требовательно спросил Брокар.

— Вы поймете это, когда ознакомитесь с документами.

Но будьте осторожны оба: пока эти бумаги не будут преданы гласности, ваша жизнь в опасности. Если им удастся украсть их у вас, знайте, что дубликат хранится в Швейцарии, в Женеве, у нотариуса, сменившего того, который вел дела Павловской и сына Франческо. Мой друг поручил мне передать эти документы только в достойные руки. Комиссар Ришоттани быстро вышел на меня: я едва успел навести справки о его надежности. Вы найдете здесь ответы на все ваши вопросы, за исключением Рембрандта.

— Но вы то знаете, куда он делся, синьор Аарон? — спросил Армандо.

— Нет.

— И никаких предположений?

— Нет.

— Могу я спросить, что вы думаете по поводу трагедии Рубироза?

— Пока нет.

— А о причине ненависти Франческо к старому Самуэлю?

— Нет.

— Но вы знали причину этой смертельной ненависти?

— Возможно.

— Знаете ли вы, синьор Аарон, что я мог бы вас арестовать за сокрытие сведений?

— Это ничего бы не дало. Почитайте-ка лучше досье. Тогда вы поймете, насколько неисповедимы пути искусства. А теперь извините меня, мне пора заняться своей работой.

И обратившись к Ришоттани, добавил: