В сущности Нанны заключено что-то
Нанну нельзя назвать красивой, она не обладает классической красотой. Больше всего она напоминает радостную блондинистую китаянку. У нее довольно широкий, немного приплюснутый нос, маленькие, плотно прилегающие к голове уши, необычайно широко расставленные раскосые глаза, большие и круглые. Ее волосы светлые и гладкие, как очищенный миндаль.
Она любопытна, но вместе с тем полна зрелого жизненного опыта. Нанна производит впечатление человека, который не постесняется попросить в самолете место у окна, который хоть и привык к перелетам, но не утратил способности радоваться, глядя на кучевые облака, игрушечные домики и ленты рек.
Она скромна, но далеко не застенчива. Она уверенна в себе, но ничуть не резка. Есть в Нанне что-то необычное. Она хороша собой, она способная. Но таких много. Что-то другое есть в Нанне. Что-то совершенно особенное.
Потому что наиболее выдающаяся черта Нанны — не красота и не способности, главное в Нанне то, что рядом с ней люди прекрасно себя чувствуют. Она светится добротой. Несмотря на то что она такая молодая (и выглядит моложе своих лет), такая хрупкая, она кажется очень надежной и по-матерински заботливой. Она из тех, кому сразу же хочется довериться, что обычно привлекает женщин. В то же время она выглядит такой слабой и беспомощной, что ей хочется помочь, и перед этим не могут устоять мужчины.
Все любят Нанну. И Пол тоже будет ее любить, но пока он еще не знает о ее существовании. В то время, когда она сидит на диване в пабе в корпусе Фредерикке, Пол сидит у барной стойки в гостинице в Амстердаме. Лоне, скрестив длинные ноги, расположилась на соседнем стуле. Через семнадцать часов Пол и Нанна встретятся, и это событие изменит жизнь обоих.
В последний день амстердамской конференции в центре города, в индонезийском ресторане, состоялся торжественный ужин. Участникам, которые хотели на нем присутствовать (а это почти все), в обеденный перерыв раздали входные билеты и купоны на спиртное. Последние два дня Пол провел прекрасно. Удушающая жара спала, и однажды днем он смог совершить пробежку в большом парке, больше похожем на лес. Он прослушал множество выступлений и сам выступил с докладом, который был великолепно принят.
Но вчерашнее утреннее заседание он прогулял, ускользнул, как сознающий свою вину школьник, вместе с Петрой, пригласившей его на прогулку по каналам, после чего они зашли в блинный домик и поели блинов с сиропом, яблоками и беконом. После третьего бокала голландского джина глаза Петры стали влажными и теплыми. Она ничего не сказала, но Пол и так все понял.
Казалось, что во время конференции Ринкель все время старается попасться ему на глаза. Холодная, целеустремленная, направляясь с одного доклада на другой, она один раз чуть не наткнулась на Пола, пересекающего фойе по дороге на семинар. Она дружески улыбнулась ему, не останавливаясь, и исчезла в одной из аудиторий. В воздухе остался лишь намек на специфический запах ее духов. Пол сделал глубокий вдох, втягивая воздух большим красивым носом. Когда он в следующий раз увидел Ринкель, она шла с Миллзом и не обращала на Пола внимания. Но сегодня утром Миллз уехал, а вечером должен был состояться торжественный ужин.
Доклад Миллза, кстати, был очень хорош, и, несмотря на то что, как показалось Полу, форма превосходила содержание, тема была раскрыта прекрасно и новых идей у автора хватало. Ему аплодировали стоя. Пол не был уверен, что Миллз заслужил такой триумф, но был вынужден признать, что не видел более удачно подобранного костюма ни у одного лингвиста.
Оставался всего час до того момента, когда участники конференции соберутся в холле гостиницы, чтобы вместе пойти в индонезийский ресторан. Пол принял душ, почистил зубы и, хотя уже брился утром, проделал эту процедуру еще раз. Обычно он бреется раз в три дня по двум причинам: во-первых, ему лень бриться ежедневно, а во-вторых, он считает, что щетина ему очень идет. (У него скопилась большая коллекция лосьонов после бритья, поскольку он часто получает их на Рождество от мамы.)