Лучшие из нас

— Твое здоровье, Пол, — отвечала Лоне на почти норвежском.

Они обсуждали доклады, которые прослушали, и упомянули Миллза. Пол внимательно следил за Ринкель, но не заметил никакой особенной реакции на это имя, ей абсолютно нечего было добавить в разговор о Миллзе. Она беседовала со Стаффаном, шведским исследователем языка средств массовой информации, сидящим с другой стороны от нее. Потом Лоне начала вслух читать найденное меню, и все стали совместными усилиями переводить его с голландского.

— Kip, — говорил Стаффан. — Это все, что я знаю. Это значит «цыпленок».

— Что это значит? Что ты сказал? — переспрашивали датчанки.

— Цыпленок. Цыпленок, — повторял швед.

— Да что ты, — кивали датчанки.

Заговорили о большом исследовании понимания разных скандинавских языков в скандинавских государствах, о том, что поколение родителей из разных скандинавских стран гораздо лучше понимало друг друга, чем поколение нынешних детей.

— А следующее поколение нас, северян, наверное, будет говорить между собой только по-английски. Cheers,[22] — сказал швед.

Они разговаривали о слове rijsttafel. Рисовый стол. Если ты лингвист, пребываешь в отличном настроении, выпил вина, находишься в смешанном обществе и хочешь произвести впечатление на представителей противоположного пола, то о словах «рис» и «стол» можно сказать очень много. Реплики и этимологические гипотезы летали через стол, как мячики в пинг-понге. Tafel.[23] Как английское table, как итальянское tavola. По-норвежски говорят «вставать из-за taffelet, из-за стола», используя голландское слово, заметил Пол. Затем Паульсен сообщил, что он знает четыре слова, обозначающие рис в индонезийском языке.

— Ничего себе, можно их услышать? — спросила Лоне.

— Да, — ответил Паульсен. — Вот они. Пади означает рис, растущий в поле. Габах — это собранный, но не обмолоченный рис. Потом… Да, берас, это уже обмолоченный.

— Это три, — проговорила Лоне, загибая пальцы.

— Я не могу вспомнить… — сказал Паульсен с совершенно несчастным видом.

— Сваренный и готовый к употреблению рис называется наси, — произнесла Ринкель и склонилась к Полу: — Я как раз тоже прочитала эту книгу. Она из списка обязательной литературы для вводного курса, — прошептала она, беззлобно хихикая.

— Ааа, наси, как в наси горенг, — закричала Лоне. — Это блюдо. Оно есть в меню!

— Ах вот как, — сказал Паульсен.

— Это означает печеный рис, — пояснила Ринкель.

— Четыре слова для обозначения риса, а вот в скандинавских языках — всего одно, — сказал Стаффан.

— С лексической точки зрения да, — произнес Паульсен, пытаясь спасти свою честь.

— А вспомните эскимосов, сколько у них слов для обозначения снега. Как вы думаете, сколько?

— Гренландцы, — поправила Лоне. — Теперь они называются гренландцами. Или инуитами.

— Наверняка несколько сотен, — предположила матлингвистка. — Так сколько их на самом деле?

— Вроде бы пять или около того, — сказала Лоне.

— Двенадцать различных корней, как утверждается в великолепном исследовании Пуллюма, — вставила Ринкель.

— Правильно, Ринкель, — произнес Пол. Он был пьян, он чувствовал, как ее бедро касается его ноги. Он прижался крепче, но ее бедро осталось на месте, такое теплое и многообещающее.

В отель все скандинавы возвращались вместе. Они медленно шли вдоль каналов. Стало прохладно. Ринкель шагала впереди всех, позади нее трусил Стаффан. За ними следовали Паульсен и матлингвистка. Пиджак Паульсена был наброшен на ее плечи. Замыкали процессию Лоне и Пол. Лоне поеживалась.

— Прохладно, — сказала она.

— Хммм, — ответил Пол.

— Слушай, Пол. Это был косвенный намек, ты разве не понял? Иллокутивная сила прозвучала ясно и четко, разве нет? Или мне сейчас придется прочитать тебе лекцию о Сёрле?[24] Я мерзну!

— Прости, Лоне. Вот!

Пол снял с себя пиджак и положил ей на плечи.

— Спасибо. Скажи мне, между тобой и Эдит что-то есть?

— Нет, абсолютно ничего, — ответил Пол, пораженный женской способностью замечать подобные вещи.

— Берегись! У нее глаза гренландской собаки. Ненадежные и лживые.

— Я же сказал, ничего не было.

— Я слышала тебя. А ты слышал меня. Остерегайся этой женщины.

В этот момент матлингвистка пихнула пиджак Паульсену, в руки, тот взял его и на несколько секунд замер с совершенно дурацким выражением лица.

— Интересно, — сказала Лоне, — что сделал твой начальник?

Паульсен резко свернул в одну из боковых улиц и исчез в закоулках Россе-Буурт. (Ни одному уважающему себя лингвисту в голову не придет сказать «квартал красных фонарей». Если человек собирается последовать половому инстинкту и поглазеть на женщин, то ему неплохо бы выучить название соответствующего района на языке оригинала.) Остальные пошли дальше. При входе в отель Пол придержал дверь для Лоне и Ринкель. Стаффан должен был улетать завтра ранним рейсом, он крайне вежливо и прилично извинился и откланялся, как это обычно делают шведы.

Ринкель и Пол посмотрели друг на друга.