Лучшие из нас

«Ну и речь», — скажет Пол Нанне вечером. «Да, полный кошмар, — ответит Нанна. — Но юбилярше, кажется, понравилось», — добавит она тихо, и Пол заметит, что в голосе ее слышится насмешка. Многие иронично поднимали брови после выступления Паульсена: Эдит Ринкель — не слишком популярная личность на кафедре.

— Ваше здоровье, — зазвучало за столами, как только Паульсен закончил речь. Начальница администрации и заместитель заведующего (которые, как все знают, состоят в отношениях друг с другом), преподнесли ей букет и синее керамическое блюдо с выдавленным на дне изображением Аполлона — эмблемой Университета Осло. Эдит Ринкель подняла бокал и встала. Она не произносила речей, просто-напросто сказала «Спасибо», серьезно, но дружелюбно, обвела взглядом помещение, кивнула и села.

В углу кафетерия, у выхода на террасу, сидели Пол, Гуннар Вик и еще четверо-пятеро синтаксистов. Нанна сидела за столом с фонологами в противоположном углу, рядом с салатным баром и стойкой с бутербродами и горячими закусками.

Эдит Ринкель, Пол Бентсен и Нанна Клев являли собой вершины треугольника. Никто не замечал этой геометрической фигуры, но она возникала снова и снова, когда эти трое обменивались взглядами. Пол посматривал на светлую голову Нанны, Эдит бросала взгляд на Пола, Нанна улыбалась Полу, Эдит бесстыдно пялилась на Нанну, Нанна задирала подбородок и смотрела на нее. Пол не мог не обратить внимания на то, какие у Эдит блестящие и темные волосы. Через несколько месяцев имя одного из этих троих будет у всех на устах, не только у людей, собравшихся в этом помещении, но и у большинства представителей академической Норвегии. Как минимум один из трех падет и больше никогда не поднимется.

На столе перед Эдит Ринкель лежало блюдо. Аполлона часто изображают в тоге и с лирой. Он сын Зевса и Лето, его сестра-близнец — Артемида, богиня охоты. Сам Аполлон — бог света и чистоты, покровитель наук и искусств. Эдит Ринкель смотрела на своего соседа, заведующего кафедрой Паульсена, над которым тридцать лет назад посмеивались, окрестив его Паузеном. Свет и чистота, подумала она, и первый раз за этот день, когда ей исполнилось пятьдесят, улыбнулась. Паульсен просунул указательный палец между двумя пуговицами на рубашке и громко почесывал свой живот. «Еще торта?» — спросил он, вероятно, в попытке проявить учтивость. Она снова перевела взгляд на на нежного юношу в старинных одеждах, эмблему университета, потом подняла глаза на раскрасневшееся лицо Паульсена, снова улыбнулась, ответила «спасибо, да», после чего продолжила беседовать с ним об ушедших временах, об их старой кафедре, о финансировании, об учебных баллах и текучке студентов, о градации университетов, об анализе результативности затрат. О родителях и очевидных недостатках так называемой системы набора баллов в научных публикациях. О необходимости привести в соответствие с требованиями рынка учебную программу и научные исследования.

Но думала она об Александре, именно им она мысленно наслаждалась, его юношеской нетерпеливостью, влажными приоткрытыми губами, языком за фарфорово-белыми зубами, гладким безупречным телом. Профессор Эдит Ринкель еще не знала, что скоро возьмет с собой молодого любовника в долгое путешествие на другой конец земли.

Александр шел на встречу со своим товарищем, изучающим русский язык. Тот обычно обитал в читальном зале славистов на десятом этаже корпуса Нильса Трешова. Александр пригласил Эдит на ужин по случаю дня ее рождения, но она только улыбнулась и покачала головой. Он пробовал уговорить ее, но это не принесло результата, поэтому Александр смирился и решил поискать своего друга-русиста и пойти с ним куда-нибудь в паб. Во всяком случае Александр не собирался сидеть в общежитии в тот вечер, когда Эдит исполнилось пятьдесят.

Когда он вышел из лифта, то обратил внимание, что обстановка у славистов была совсем не такой, как на кафедре футуристической лингвистики. И дело не в том, что это здание намного старше и темнее великолепного футлинга: на этаже царила унылая атмосфера, которая, как казалось Александру, совершенно не зависела ни от архитектурных деталей, ни от возраста постройки, ни от освещения. Говорят, что сотрудники этой кафедры часто разговаривают сами с собой и редко друг с другом. В общей гостиной всегда стоит тишина, даже когда в обеденное время она заполняется людьми в темных костюмах. Они крепко держат свои чашки с жидким горьким кофе и молчат.

Александр открыл стеклянную дверь, ведущую от лифтов в коридор. На кафедре этот коридор называют коридором Мести.