Лучшие Парни (ЛП)

Он поднимает брови и смотрит на меня с непроницаемым выражением. Внезапно я мочка на его губе дергается в улыбке.

— Я… не знал этого.

И поскольку я еще не закончила выставлять себя дурой, я киваю.

— Они просто ищут дом.

Он откашливается и продолжает смотреть на меня, но, к счастью, выражение его лица меняется прежде, чем я успеваю рассказать еще что-нибудь о ночной жизни упырей или о том, как анатомически идеальны его губы в этот момент. Он перестает тереть затылок и поворачивается, а когда опускает руку, на его пальцах — кровь.

Я хмурюсь.

— Лют…

Он смотрит на нее и качает головой.

— Это случилось несколько дней назад — зацепился в лодке. Должно быть, от толчка в пабе рана снова открылась. Со мной все будет в порядке. Давай просто доставим тебя домой.

— Я могу и сама. Позаботься об этом и своей семье, — я указываю на кровь на его ладони.

— Моя семья в порядке, а твой отец никогда мне не простит, что я позволил тебе идти одной домой. — Он показывает на туман.

Мой папа.

Он провожает меня домой ради моих родителей.

Осознание этого не должно уколоть, но колет. Мне следовало бы оценить его заботу, но вместо этого во мне вспыхивает безумное желание. Я не могу не желать, чтобы он провожал меня домой ради собственного удовольствия. Ибо чтобы я там не видела, на его лице у стены, когда парень стоял ближе, чем кто-либо другой и предлагал свое дыхание, пространство и тело для защиты, не требуя ничего взамен. Моя шея становится теплой, и я отталкиваю нахлынувшее желание. Ты просто устала, Рен. Поторапливайся.

Прежде, чем он успевает заметить румянец на моем лице, я поворачиваюсь в сторону дома, но боком задеваю что-то твердое в тумане, клубящемся вокруг моих колен. Я опускаю взгляд, и с моих губ срывается ругательство.

Лют прослеживает мой взгляд на землю, где рядом со мной распростерлось тело, почти незаметное в тумане.

Мертвое тело.

Что это? Я наклоняюсь.

— Рен, подожди, — Лют хватает меня за рукав и показывает на широко открытые глаза мужчины, которые смотрят на нас.

Я уже знаю, что он умер. Я также знаю, что, возможно, он умер от заразной болезни. Жаль, что у меня нет перчаток. Присев на корточки, чтобы лучше рассмотреть труп, я осторожно кладу правую руку на его ногу, чтобы пощупать мышцы. Они крепкие. Когда я осматриваю остальную часть его тела, внутри меня растет беспокойство.

Он не просто умер — он умер только что. И как у того парня из похоронного бюро и у людей, которых описали Сэм и Уилл, на губах у мужчины несколько сгустков крови.

— Он приходил на пристань ловить рыбу, — говорит Лют. — Я не видел его несколько недель. — Лют осматривает землю, затем указывает на следы, ведущие от тела куда-то в туман. — Вопрос в том, кто из сегодняшних бунтовщиков это сделал?

— Никто, — я проглатываю комок в горле. — Думаю, его унесла болезнь. — Я встаю и отхожу от тела. — И я думаю, кто-то посадил его здесь, потому что не знал, что еще делать.

Лют смотрит на меня. Я не говорю ему, что знаю это по крови вокруг рта, по тому, как сократились мышцы тела под моими прикосновениями — а он не спрашивает. Он просто кивает.

— Я отнесу его в лабораторию твоего отца.

— Не без перчаток, — я смотрю на туман, а потом на вершину холма впереди, где тускло светят праздничные огни поместья. — А к тому времени, как мы вернемся, что-то другое заберет его.

Словно в подтверждение моих слов сквозь мрак просачивается запах серы.

Я поджимаю губы и смотрю на Люта, и его глаза говорят тоже самое — нам нужно уходить. Но вместо этого он произносит:

— Держись, — и исчезает на тридцать секунд в тумане в том направлении, откуда мы только что пришли. Когда он возвращается, в его руках грязное полу разорванное одеяло, которым он накрывает грудь и лицо мертвеца. — Видел, как оно зацепилось за столб. Может это кто-то из бунтовщиков, но все же… — он выпрямляется и не глядя на меня говорит. — Каждый имеет право на немного уважения. Я сообщу о нем констеблю на обратном пути.

Я моргаю и смотрю на него — на человека, который не боится находиться рядом со смертью, мертвыми телами и упырями, и который даже не вздрагивает, отдавая им должное.

Я жду, когда он поднимет глаза и кивнет, что готов, а затем, не говоря ни слова, поворачиваюсь, и мы идем по переулку к моему дому.

Его шаги в два раза длиннее моих и вскоре мы уже далеко от тела, я ускоряю свои шаг, чтобы идти вровень с парнем с напряженными серыми глазами и постепенно усиливающимся напряжением. Я до сих пор слышу, как толпа внизу скандирует протесты и призывает чуму на членов парламента и их семьи.

Аллея переходит в переулок, и мимо трусцой пробегает несколько человек, но их освещенные фонарями лица полны не только ярости, но и страха.

— Как ты думаешь, они пойдут за членами парламента в Верхний район? — спрашиваю я.

Лют оглядывается, затем качает головой.