Читаем Лучшие стихи полностью

                                                и огромный нынешний страх.

И стихи,

           которые долго снились,

                                           а потом перестали сниться.

Дым из высокой трубы

                               будет плыть и плыть.

Вроде бы мой,

                   а по сути – вовсе ничей…

Считайте, что я

                     так и не бросил курить,

вопреки запретам жены.

                                И советам врачей…

Сгорит потаенная радость.

Уйдет ежедневная боль.

Останутся те, кто заплакал.

Останутся те, кто рядом…

Дым над трубой крематория.

Дым над трубой…

…Представляю, какая труба над адом!

<p>«Будем горевать в стол…»</p>

Будем горевать

                    в стол.

Душу открывать

                      в стол.

Будем рисовать

                    в стол.

Даже танцевать —

                         в стол.

Будем голосить

                    в стол!

Злиться и грозить —

                            в стол!

Будем сочинять

                     в стол…

И слышать из стола

стон.

<p>«Сначала в груди возникает надежда…»</p>

Сначала в груди возникает надежда,

неведомый гул посреди тишины.

Хоть строки

                 еще существуют отдельно,

они еще только наитьем слышны.

Есть эхо.

Предчувствие притяженья.

Почти что смертельное баловство…

И – точка.

И не было стихотворенья.

Была лишь попытка.

Желанье его.

<p>«Хочу, чтоб в прижизненной теореме…»</p>

В. Коротичу

Хочу,

чтоб в прижизненной теореме

доказано было

                   судьбой и строкою:

я жил в эту пору.

Жил в это время.

В это.

А не в какое другое.

Всходили

             знамена его и знаменья.

Пылали

           проклятья его и скрижали…

Наверно,

мы все-таки

                что-то сумели.

Наверно,

мы все-таки

                что-то сказали…

Проходит по ельнику

                             зыбь ветровая…

А память,

людей оставляя в покое,

рубцуясь

            и вроде бы заживая, —

болит к непогоде,

болит к непогоде.

<p>Стенограмма по памяти</p>

«…Мы идем, несмотря на любые наветы!..»

(аплодисменты).

«…все заметнее будущего приметы!..»

(аплодисменты).

«…огромнейшая экономия сметы!..»

(аплодисменты).

«…А врагов народа – к собачьей смерти!!.»

(аплодисменты).

«…как городские, так и сельские жители!..»

(бурные, продолжительные).

«…приняв указания руководящие!..»

(бурные, переходящие).

«…что весь наш народ в едином порыве!..»

(аплодисменты).

Чай в перерыве…

«…от души поздравляем Родного-Родимого!..»

(овации).

Помню, как сам аплодировал.

«…что счастливы и народы, и нации!..»

(овации).

«…и в колоннах праздничной демонстрации!..»

(овации).

«…что построено общество новой формации!..»

(овации).

«…и сегодня жизнь веселей, чем вчера!..»

(овации, крики: «ура!»).

«…нашим прадедам это не снилось даже!!.»

(все встают).

…И не знают, что делать дальше.

<p>«Спелый ветер дохнул напористо…»</p>

Спелый ветер

                  дохнул напористо

и ушел за моря…

Будто

       жесткая полка поезда —

память

моя.

А вагон

          на стыках качается

в мареве зорь.

Я к дороге привык.

                         И отчаиваться

мне

не резон.

Эту ношу

             транзитного жителя

выдержу я…

Жаль,

        все чаще

и все неожиданней

сходят друзья!

Я кричу им:

                «Куда ж вы?!

                                Опомнитесь!..»

Ни слова в ответ.

Исчезают

             за окнами поезда.

Были

и нет…

Вместо них,

                с правотою бесстрашною

говоря о другом,

незнакомые

               юные граждане

обживают вагон.

Мчится поезд

                  лугами белесыми

и сквозь дым городов.

Все гремят и гремят под колесами

стыки

годов…

И однажды

               негаданно

                            затемно

сдавит в груди.

Вдруг пойму я,

                   что мне обязательно

надо сойти!

Здесь.

На первой попавшейся станции.

Время пришло…

Но в летящих вагонах

                              останется

и наше

тепло.

<p>Отъезд</p>

Л. и Ю. Паничам

Уезжали из моей страны таланты,

увозя с собой достоинство свое.

Кое-кто

          откушав лагерной баланды,

а другие —

               за неделю до нее.

Уезжали не какие-то герои —

(впрочем, как понять: герой иль не герой?..).

Просто люди не умели думать

                                         строем, —

даже если это самый лучший

строй…

Уезжали.

Снисхожденья не просили.

Ведь была у них у всех одна беда:

«шибко умными» считались.

                                      А в России

«шибко умных»

не любили никогда!..

Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»

не на год, а на остаток дней и лет.

Их шмонала

                 знаменитая таможня,

пограничники, скривясь, глядели вслед…

Не по зову сердца, —

                             ох, как не по зову! —

уезжали, —

а иначе не могли.

Покидали это небо.

Эту зону.

Незабвенную шестую часть земли…

Час усталости.

Неправедной расплаты.

Шереметьево.

Поземка.

Жесткий снег…

…Уезжали из моей страны таланты.

Уезжали,

           чтоб остаться в ней навек.

<p>«А они идут к самолету слепыми шагами…»</p>

Василию Аксенову

А они идут к самолету слепыми шагами.

А они это небо и землю от себя отрешают.

И обернувшись,

                     растерянно машут руками.

А они уезжают.

Они уезжают.

Навсегда уезжают…

Я с ними прощаюсь,

                            не веря нагрянувшей правде.

Плачу тихонько,

                      как будто молю о пощаде.

Не уезжайте! – шепчу я.

                                 А слышится: «Не умирайте!..»

Будто бы я сам себе говорю:

«Не уезжайте!..»

<p>«А нам откапывать живых…»</p>

А нам откапывать живых,

по стуку сердца находя,

из-под гранитно-вековых

обломков

статуи Вождя.

Из-под обрушившихся фраз,

не означавших ничего.

И слышать:

– Не спасайте нас!

Умрем мы

             с именем Его!..

Откапывать из-под вранья.

И плакать.

              И кричать во тьму:

– Дай руку!..

– Вам не верю я!

А верю

          одному Ему!..

– Вот факты!..

– Я плюю на них

от имени всего полка!!!

А нам

        откапывать живых.

Еще живых.

Живых пока.

А нам

        детей недармовых

своею болью убеждать.

И вновь

           откапывать живых.

Чтобы самим живыми

стать.

<p>Аббревиатуры</p>

«Наша доля прекрасна, а воля – крепка!..»

РВС, ГОЭЛРО, ВЧК…

Наши марши взлетают до самых небес!

ЧТЗ, ГТО, МТС…

Кровь течет на бетон из разорванных вен.

КПЗ, ЧСШ, ВМН…

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзив: Русская классика

Судьба человека. Донские рассказы
Судьба человека. Донские рассказы

В этой книге вы прочтете новеллу «Судьба человека» и «Донские рассказы». «Судьба человека» (1956–1957 гг.) – пронзительный рассказ о временах Великой Отечественной войны. Одно из первых произведений советской литературы, в котором война показана правдиво и наглядно. Плен, немецкие концлагеря, побег, возвращение на фронт, потеря близких, тяжелое послевоенное время, попытка найти родную душу, спастись от одиночества. Рассказ экранизировал Сергей Бондарчук, он же и исполнил в нем главную роль – фильм начинающего режиссера получил главный приз Московского кинофестиваля в 1959 году.«Донские рассказы» (1924–1926 гг.) – это сборник из шести рассказов, описывающих события Гражданской войны. Хотя местом действия остается Дон, с его особым колоритом и специфическим казачьим духом, очевидно, что события в этих новеллах могут быть спроецированы на всю Россию – война обнажает чувства, именно в такое кровавое время, когда стираются границы дозволенного, яснее становится, кто смог сохранить достоинство и остаться Человеком, а кто нет.

Михаил Александрович Шолохов

Советская классическая проза

Похожие книги

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Роберт Рождественский заявил о себе громко, со всей искренностью обращаясь к своим сверстникам, «парням с поднятыми воротниками», таким же, как и он сам, в шестидесятые годы, когда поэзия вырвалась на площади и стадионы. Поэт «всегда выделялся несдвигаемой верностью однажды принятым ценностям», по словам Л. А. Аннинского. Для поэта Рождественского не существовало преград, он всегда осваивал целую Вселенную, со всей планетой был на «ты», оставаясь при этом мастером, которому помимо словесного точного удара было свойственно органичное стиховое дыхание. В сердцах людей память о Р. Рождественском навсегда будет связана с его пронзительными по чистоте и высоте чувства стихами о любви, но были и «Реквием», и лирика, и пронзительные последние стихи, и, конечно, песни – они звучали по радио, их пела вся страна, они становились лейтмотивом наших любимых картин. В книге наиболее полно представлены стихотворения, песни, поэмы любимого многими поэта.

Роберт Иванович Рождественский , Роберт Рождественский

Поэзия / Лирика / Песенная поэзия / Стихи и поэзия
Поэты 1820–1830-х годов. Том 1
Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

Александр Абрамович Крылов , Александр В. Крюков , Алексей Данилович Илличевский , Николай Михайлович Коншин , Петр Александрович Плетнев

Поэзия / Стихи и поэзия