Лучшие страхи года

— Верджил, — произнесла она, ее грудь сотрясали рыдания.

— Тебе не нужно уходить, — сказала Меррилл и отдернула занавеску.

Она тоже плакала, и чуть не упала в ванну, обнимая Дэнни; вода струилась по ее платью, кровь потоком текла между ними. Дэнни поняла, что подруга нашла кость-фетиш, потому что та валялась на черном блестящем полу, а за ней тянулась цепочка крошечных алых капель, похожих на следы крови из носа.

— Ты можешь остаться со мной. Пожалуйста, останься, — сказала Меррилл.

Она гладила Дэнни по волосам и обнимала ее так, будто боялась, что та уплывет вместе с оседающим на маленьком окошке и зеркале, медленно улетучивающимся паром.

6 мая 2006 г.

(Д. Л., сеанс тридцать третий)

— Дэнни, вы читаете газеты? Следите за новостями? — осторожно спросил доктор Грин, подчеркивая важность вопроса.

— Конечно, время от времени.

— Полиция нашла ее тело несколько месяцев назад. — Он вынул подшитую в папку газету и толкнул листок через стол.

— Чье? — Дэнни не взглянула на вырезку.

— Лесли Раньон. Неизвестный информатор навел полицию на место — это оказалась свалка. Тело было обернуто в брезент и зарыто в груде мусора. Смерть от удушья, как установило следствие. Вы правда не помните?

Дэнни покачала головой:

— Нет, я ни о чем таком не слышала.

— Вы думаете, я лгу?

— А вы думаете, у меня паранойя с галлюцинациями?

— Продолжайте в том же духе, и я сообщу вам об этом, — улыбнулся он. — Что случилось на винодельне, Дэнни? Когда вас нашли, вы были не в порядке.

— Да-а. Весьма не в порядке, — согласилась Дэнни.

Она закрыла глаза и ушла в себя, рухнула в черную шахту воспоминаний о саде, о лагерштетте.

Верджил ждал ее там, чтобы обнять.

Только кладбище, отверстый склеп, вмещает так много смерти. Булыжники и щебень были на самом деле слоями костей, залежами спаянных в груды окаменевших скелетов, мумифицированных тел. Там было так много иссохших лиц, что ими можно было наполнить тысячи картонных ящиков из-под молока. Смерзшиеся ветви рук и ног оплетали тела вечных партнеров. Эта окостеневшая людская масса была укутана в клубки из лишайника, волос и истлевших листьев.

С территории мечты ее манила Норма. Она стояла на краю крыши. И сказала — добро пожаловать в лагерштетт. Добро пожаловать на тайное кладбище отчаявшихся и проклятых. Она распростерла руки и упала назад.

Дэнни застонала и обхватила свой кулак, обернутый мокрым тряпьем. Она пришла сюда нечаянно, но полностью растворилась в своей преданности и служении, и сейчас стояла перед самой ужасной тайной мира. Ее колени дрожали и подгибались.

Верджил стремительно исчез и вдруг оказался в шаге от нее. Он пах лосьоном после бритья и гвоздикой: старые, мучительно знакомые запахи. А еще он пах землей и плесенью, его лицо пошло рябью — так под струями ливня возникают маленькие, плотные волны — и начало превращаться в грязь.

«Ступай и спи», — сказал он в скрежете листьев и шуме капель. Он вцепился пальцами в ее плечи и медленно, неумолимо тянул к себе. Его грудь была холодной, как пустота, а руки железным кольцом смыкались вокруг нее и укладывали в ил и грязь. Губы прижались к ее губам. Язык был гибким, волокнистым, и она подумала о липких бурых корнях, ковром стелившихся в лесной чаще. Другие руки срывали с нее одежду, дергали за волосы, другие рты посасывали ее шею, ее груди, и она подумала об уродливых грибах и суетливых многоножках, вечно карабкающихся муравьях и обо всех тех, кто извивается в лишенных солнечного света ходах и туннелях, ползает там и неутомимо ест.

Дэнни ослепла, но образы неслись по спутанным проводам ее сознания.

Верджил и Кит отплясывают свинг на крыльце их дома в Новой Англии. Они только что кончили играть на заднем дворе, на Ките все еще его форма «Красных носков»,[10] а Верджил крутит в пальцах бейсбольный мяч. В низко нависшем небе зажигаются звезды, а на улицах один за другим вспыхивают фонари. Ее мать стоит по колено в волнах прибоя, передник надувается и хлопает на поднимающемся ветру. Она простерла вперед руки. Кит, розовый и сморщенный, кричит на руках у Аэнни, пуповина еще влажная. Верджил прижимается ладонями к стеклянной стене. Его губы шевелятся, произнося: «Я люблю тебя, моя сладкая».