Лучший день

— Я и так знал, что ты достоин этой власти, но я верил, что ты честен, что ты не перешагнёшь через себя, не обмажешься в этой грязи, — Триумфатор замолчал на несколько секунд. Брут после смерти Кассия буквально потух. — Ты уподобился этим жадным свиньям, от них ты и погибнешь. Эрлус, скормить его свиньям, — Триумфатор развернулся на месте и пошёл прочь.

И когда до Брута дошёл смысл последних слов, он разразился истерикой и кричал:

— Как ты это сделал?! Отвечай! Как?! Мы убили тебя! Мы убили, слышишь, это был ТЫ! Убили!

Брут, бренча цепями, беспомощно рвался в руках мучителей, крики его перекрывались рёвом льва и агонией обречённых.

***

Эти определяющие, для многих роковые события не изменили ничего в незавидной участи Парфян, начало похода сместилось на неделю, и вот, когда всё было готово, Триумфатор выступал на восток, на войну. Он был в приподнятом настроении. Кругом пели птицы, ветер носил ароматы цветов, весна. Он любил родную страну и Вечный город, за которые пролил столько крови. Улыбка сияла на его лице, словно золотой венец. И вдруг в эту идиллию, спокойствие и гармонию ворвался смрад тлена, крови, пота и спутников настигаемой смерти. Но это ничуть не изменило улыбки. На его лице даже не дрогнул и мускул. Напротив, он улыбался ещё слаще, «аромат» победы, как и сейчас, увы, деньги, «не пахнет». Вдоль дорог тянулись «памятники преданности». Заговорщики были жестоко наказаны, их развесили на форумах и перекрёстках, словно туши, а их близкие и семьи закончили, будучи привязаны к крестовинам. На груди или животах у каждого красовалась грубо пришитая к коже табличка, которая гласила: «Лучше один сытый волк, чем голодная свора псов» и «Предатель всегда платит».

Голубое, почти безоблачное восхитительное небо безучастно взирало на судьбу обречённых. Жаркий зной брал своё. Держаться уже не было сил, и они опадали в бессилии, сдавливая свою грудную клетку и погибая от обессиленного удушья. Обливаемые кровавым потом, съедаемые зудом, окружённые тучей мошек, прикованные увядали. Их раны от многочисленных пыток наводняли черви, копошащиеся и нещадно поглощающие плоть. Обречённые никак не могли облегчить свои муки и лишь медленно возились в надежде на облегчение, тратя драгоценные силы, исчезающие, словно прах на ветру.

Ничто не могло смутить Триумфатора — Царя Рима, однако его не оставляли мысли об их последнем с Брутом разговоре.

Он отлично помнил того человека в алой мантии, кого убили заговорщики, Цезаря, которого он видел. И отчётливо слышал слова, сказанные им, глядя в лицо Бруту:

— Et tu, Brute?

Это было неоспоримо.

Но сказанное Брутом в казематах пыточной не выходило из головы.

— И ты, дитя моё?..

Кто были эти два Цезаря, что расстались со своими жизнями, он не знал, ровно как и не осознал, что есть и республика «ту, что потерял Брут», где Цезарь, называющий себя Триумфатором, просто исчез.