Лучший экипаж Солнечной

— На прорыв сквозь орбитальные батареи. Суммарная мощность у них гораздо выше, чем У флота, зато маневр огнем слабый. Кроме того, на случай чужой агрессии имеет смысл поберечь земные корабли.

— Как ни обидно, я того же мнения, — кивнул адмирал. — Хорошо, пусть штаб займется детальной разработкой. Часов десять у нас осталось.

— Два слова, Алекс. Я все понимаю, Мозер отлично водит малотоннажники, но… Почему ты не отправил к Венере свою девочку?

Рашен прикрыл глаза и принялся массировать пальцами виски.

— Пойми меня правильно, здесь никто умирать не собирается, — сказал Эссекс. — Но все-таки?…

— Эта девочка причастна к убийству сотен тысяч человек, — тихо сказал Рашен. — Она военный преступник, Фил. Ее послужной список известен каждому, кто имеет отношение к космосу. Все ее награды, все заслуги перед Землей… А про Мозера вся Солнечная в курсе, что он штабная крыса, лизоблюд и патологический трус. Кто-то даже болтал, что я его за служебные проступки трахаю. Поэтому Мозер выживет в любой ситуации. И сделает то, что нам нужно. А насчет Иветты… Когда я приказал ей на полном ходу перевернуть «Тушканчик», я сам не верил, что это возможно. А она просто выполнила приказ. Она блестящий исполнитель, Фил. Я с ней готов идти на любое дело. Но поручить дипломатическую миссию… Нет.

— Мозер объективно лучше, — поддержал адмирала Боровский. — Во-первых, он никакой не трус. Во-вторых, очень гибкий. В-третьих, давно уже рвется на подвиги, только все не может понять на какие. Ну мы и задали ему направление.

— Все-то мы стараемся, как лучше, — пробормотал Эссекс. — Как умнее. Хороших исполнителей подбираем. Винтики и гаечки…

— Работа такая, — вздохнул Рашен. — Если бы мне в училище кто-нибудь объяснил, что через тридцать лет моим основным занятием будет выбирать, кого отправить на верную смерть, а кому пока дать отсрочку… Я бы сказал — nu ego na hui, ребята!

* * *

Остатки некогда могучего земного флота соткали над планетой дырявую паутину и зависли в ожидании атаки, нервничая и терзаясь сомнениями. По улицам вымерших городов ползали бронемашины полицейских сил. Ночью Европа и Америка погружались в непроглядную черноту затемнения, что было уж совершенной дикостью, поскольку группа F располагала точными картами заселенных районов.

Совет Директоров покинул роскошное здание в центре Брюсселя и спустился глубоко под землю, в бункер. Председатель Правления из фигуры чисто бутафорской вдруг превратился в видного общественного деятеля. Старому маразматику вменили в обязанность разъяснять народу положение вещей. Теперь он ежечасно подписывал бодрые официальные бюллетени, призывающие акционеров теснее сплотиться и не падать духом.

Акционеры духом не падали, а совсем напротив, злорадно хихикая, начали рассасываться по родственникам и знакомым, живущим в сельской местности. Полиция их отлавливала и загоняла обратно в жилые массивы, чем спровоцировала всплеск недовольства, переходящий в массовые выступления с мордобоем, битьем стекол и поджиганием машин. Акционеры очень не хотели, чтобы власть прикрывалась от группы F их телами. Общее мнение было таково, что хуже, чем сейчас, все равно не будет. А потому самое время собрать пожитки и удрать подальше, желательно туда, откуда в город привозят мясо, хлеб и молоко.

Почуяв момент, начали бузить фермеры, требуя повышения закупочных цен или снижения тарифов на горючее, а лучше — и того, и другого сразу. Неожиданно пригрозили забастовкой транспортники. На Британских островах шептались о выходе из состава Штатов и провозглашении нейтралитета. На то, что объявлено глобальное военное положение и за такие заявочки могут запросто поставить к стенке, никто как бы не обращал внимания. Массовому бессознательному было не до того. Давно намечавшийся кризис потихоньку набирал обороты.

Группа F замерла на позициях, выжидая, рванет оно внизу само или придется-таки воевать. Каждый час отсрочки играл на руку бунтовщикам, и, как ни мучительно было подвешенное состояние, Рашен приказал: терпеть. Большинство офицеров эту тактику приветствовало, но все равно атмосфера на кораблях постепенно накалялась. Единственным, кого не затронул всеобщий психоз, оказался Боровский. Он перед зеркалом репетировал свое обращение к акционерам. Хотя никто ему этого делать не приказывал.

Прочно засевший на «Роканноне» Эссекс с отупляющей регулярностью учинял тревоги и профилактические работы.

Лицо оставшегося не у дел капитана дестроера с каждым днем становилось все краснее, а сивухой от бедняги разило все явственнее. На «Тушканчике» Фокс провонял сигарным дымом всю боевую рубку. Ива трижды собиралась провериться на беременность, но каждый раз почему-то не доходила до медпункта, где в это время доктор Эпштейн пил неразбавленный спирт и тихо плакал над фотографией Линды.