Лукьяненко

И тут горцы, говорят, пошли на хитрость. Сделали вид, что отступают, а Тиховский, как сильно пьяный, приказал открыть ворота и выкатить пушку. Стали палить вдогонку. А горцы возьми да и поверни внезапно назад… Отрезали пушку от ворот. Вот тогда и порубали всех казаков как капусту. Тиховский обхватил руками ствол, лег на него, так его прямо на ней и зарубали. Только и успел крикнуть своим: «Не давай Магометам пушку!..»

Вот и все. А жену Тиховского взяли тогда в плен. Но сразу же с помощью тех же самых кунаков удалось ее выкупить у какого-то князя за Кубанью.

А так оно было чи не так — про то трудно судить. Другие так говорят: тогда из-за Кубани нагрянуло сразу до трех тысяч черкесов и бросились на Ольгинский кордон. Смяли его и пошли прямо на станицу нашу. Может, и так оно было, не знаю».

С возрастом Павлуша узнавал все больше и больше о многолетней кавказской войне. Но когда в городе он видел молодцеватых и стройных черкесских офицеров или невозмутимо возлежащих в ожидании покупателя дров на своих высоких возах бедно одетых горцев, ему было непонятно, кому и зачем понадобилось стравливать целые народы, воодушевляя их на кровавую распрю.

СТЕПЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Всякий раз, когда Павлуша с отцом проходил мимо правления, он видел рядом с ним большое подворье. Бросался в глаза прежде всего, конечно, дом, сложенный из красного кирпича, длинный сарай, конюшня, возле которой с весны до самой осени росли и исчезали пирамидки заготавливаемого на всякую дурную погоду топлива — кизяков.

Кто станет спорить — Павел Леонтьев Савченко еще не самый крепкий по станице хозяин. Семья у него немалая, все есть хотят, это так. Но как это он сумел у всех на глазах за последние несколько лет «подлататься», как говорил отец, этого не каждый мог уразуметь. В последнее время Савченко и вправду никому не стал кланяться, это почувствовали многие, и кое-кто даже стал относиться к нему с некоторым уважением. Он и сам замечал это, когда шел по улице, нацепив оба «георгин» по случаю праздника. Знал он и о том, что судачили за его спиной, но мало интересовался подобного рода слухами, так как теперь считал, что на ногах стоит твердо.

Рассказывал Павлуше однажды отец, как довелось-таки ему выпытать у урядника Савченко про то, каким же таким образом тот богатство свое наживал.

— Земля у нас, сынок, по всему степу одинаковая. Но ты и сам видишь, что везде — горба не погнешь — будешь зимой локти кусать. Коши наши считай что рядом лежат, и наделы по числу душ мужского пола тоже как будто не слишком разнятся. А вот сколько ни бьемся мы, Лукьяненки, до Савченко нам далеко, как куцему до зайца. Где ж нам?! — начал отец.

Несколько лет назад судили в Екатеринодаре наших ивановских тыжнёвых[3] за допущенный по их вине самосуд над задержанными. Дело было, значит, так.

Под осень шло время. Уже со степа поубирали, посвозили хлебушек. На то время где-то на хуторах поймали каких-то двоих конокрадов. Не наши оказались, не станичные. Посадили их, конечно, в карцер. Приставили до них дневальных. Вот, значит, и стоят эти тыжнёвые, никого не допускают.

Да в нашей станице удержится разве новость долго? Как дождевая вода в сухую землю, так и она просачивается по хаткам. Через каких-либо полчаса сбежались к правлению сначала ближние, а там и те, что подальше живут, казаки. Стали упрашивать малолетков. Ну хоть глазком, говорят, дайте взглянуть, ничего ж им не сделается от того. Кричит один из них тыжнёвому:

— Та ты ж Василия Степанова сын?! А? Эх ты, батька твой такой славный, а ты чи не в него? Да отчини, не бойся. Не тронем мы их и пальцем, только в щелку глянем, кто такие и чьи будут.

Минут несколько всего продержались еще было казачата, а там подумали, видно, подумали, что плохого и правда конокрадам тем ничего не будет. И открыли на свою голову.

Дальше Пантелеймон Тимофеевич рассказывал о том, как считанные секунды понадобились тем, у кого сегодня увели коней и кому уже достаточно, казалось бы, отпущено было времени, смог чтоб свыкнуться с утратой быков или пары коней. Взбешенные хозяева так успели изуродовать задержанных, что, когда на крики и шум прибежал из своей комнаты атаман, было слишком поздно. На полу в полутемной прохладе карцера лежало два недвижных тела.

Пошли судебные тяжбы, волокита бумажная потянулась. Но вот и суд назначили. Кое-кто из ивановских, бывши на то время в городе по своим делам, оказался в зале окружного суда и слушал процесс.

Савченко сидел в переднем ряду. Пантелеймон Тимофеевич присел чуть сзади, огляделся. Увидев друг друга, они поздоровались и стали слушать. Через некоторое время Лукьяненко спросил соседа:

— А как вы считаете, Павел Леонтьевич, что будет этим хлопцам, тем, что на часах тогда стояли?

— Вы про них? — И урядник показал движением головы в сторону подсудимых. — Тут дело поганое. Сибирью дело пахнет, вот как. Думаю, что тут очень сурьезное обстоятельство. Года по четыре придется на каторге побыть каждому. Убийство! Не знаю, правда, может, малолетство их примут во внимание, да вряд ли.