Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

Он послал эти строчки герцогине вместе с небольшим наставлением по эстетике, в котором предупреждает ее, что «чувственному наслаждению испанского нет места в строгой чистоте тосканского, а насильственное использование внесет фальшивую ноту и окажется инородным». После этой литературоведческой вставки письмо обретает нормальный тон. Поэт признается, что Остеллато больше не доставляет ему прежней радости, и задается вопросом: что бы это значило? Если бы Лукреция могла отыскать ответ в своих книгах… Он пишет письмо, сидя у небольшого окна, наблюдает за ярко-зелеными листьями, которые трепещут на ветру, и переполнен мыслями о ней. В те дни он часто приезжает в Феррару. Его откровенное поведение не вызывает никакого раздражения; даже герцог относится к нему как к официальному поэту герцогини, украшающему ее двор. «Ad Bembum de Lucretia», посвятил ему эпиграмму Тито Веспасиано Строцци, но на его собственном счету (поскольку в восьмидесятилетнем возрасте все литературные страсти допустимы) было уже множество стихов, выражающих горячий восторг и восхищение герцогиней.

Под непосредственным наблюдением Лукреции медаль с изображением пламени была выполнена ювелиром (маэстро Эрколе или маэстро Альфонсо). В какой-то момент Лукреция осознала, что у нее до сих пор нет девиза, который объяснял бы значение пламени. Она тут же пишет в Остеллато Бембо: он должен быстро придумать несколько подходящих слов, которые будут выгравированы на медали. Поэт отвечает, что символом огня может служить только душа, и предлагает платоническую фразу «Est animum». Он отправляет курьера обратно в Феррару, сообщив, что «слишком много мыслей возникает в связи с этой темой». Нам уже понятно, что Бембо и Лукреции не мешало бы проявлять осторожность, не слишком афишируя близкие отношения. Ей не следовало посылать ему так много писем, он и так уже стал ее пленником.

Поэта очень интересует, пыталась ли Лукреция найти толкование в собственном магическом кристалле? Или, может, она избегала ненужных вопросов… Несколько дней, прежде чем написать ответное письмо, Лукреция пребывает в нерешительности. Стихотворные строчки Бембо музыкой звучат в ее сердце. Наконец она садится за письмо и выводит своей красивой рукой: «Messer Pietro mio» («Мой мессир Пьетро»), «mio» означало почти что признание в любви. Письмо было коротким, без подписи, и, похоже, явилось заключительным этапом разрешения внутреннего конфликта. Да, она обращалась к магическому кристаллу и обнаружила, как много общего у нее с поэтом, – «ни с чем не сравнимая» общность. Мессир Пьетро должен знать об этом, и пусть так будет вечно. Лукреция предложила сохранить их любовь в тайне; она будет помечать письма условным знаком – FF.Ответ Бембо последовал незамедлительно. Он предложил грандиозные проекты во имя любви; он чувствовал себя сильным и смелым. Эней и Дидона, Тристан и Изольда, Ланселот и Гиневра прошли перед его мысленным взором как в одном из «Trionfi» Петрарки. Его любовь, как нам уже стало ясно, была одновременно литературной и страстной, в ней были не столько чувства, сколько интеллект и темперамент. «Я чувствую, что пылаю как в огне», – спустя несколько дней пишет Бембо Лукреции и интересуется ее ощущениями.

По советам докторов Лукреция несколько июльских дней провела в провинции, но 1 августа, вернувшись в Феррару, не подавала никаких признаков жизни, за исключением редких ужинов на открытом воздухе, например в Бельфьоре. Бембо тоже находился в Ферраре, но то ли из-за жары, то ли из-за усталости сильная лихорадка свалила его в постель. Можно представить, что стало с Лукрецией, когда ей принесли эту новость (Строцци или Тебалдео, ее секретарь) и сообщили под большим секретом. На самом ли деле красивому рыцарю так плохо? Бембо немедленно пишет письмо со словами утешения. Может, Лукреции стоит приехать, чтобы повидаться с ним? В конце концов, навещала же она несколько месяцев назад Людовико Гуаленджо, когда он заболел (тогда даже старые придворные удивлялись, «откуда взялась такая гуманность»). Это являлось признаком благосклонности, недопустимой для обычной женщины, но позволительной с точки зрения принцессы.