Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь

– Напротив, дорогая сестра. Чем больше произвола мы творим, тем лучше. Так люди будут бояться нас, пока мы живы, и не забудут, когда умрем.

* * *

Лукрецию терзал совсем иной страх забвения. За те несколько месяцев, что прошли после возвращения из Непи, Родриго из младенца превратился в бодрого, шумного мальчика. Теперь при встрече он не спешил в ее объятья, а носился вокруг как заведенный. Больше всего на свете он любил, когда за ним бегали по комнате, а стоило поймать его и начать щекотать, визжал от радости и катался по полу. Этот искренний смех воскрешал воспоминания о ее собственном детстве в доме тетушки Адрианы: звуки веселой возни Джоффре и Хуана. Однако ей не удастся увидеть, как Родриго дорастет до их возраста.

– Разумеется, мой сын не поедет со мной в Феррару, – сказала она одному из посланников герцога Эрколе, когда прогуливалась с ним по Ватикану, а рядом резвился ее златокудрый ребенок. – Он будет передан под опеку племяннику моего отца, кардиналу Костенца.

– Герцог будет рад узнать об этом. Уверен, вашего сына окружат заботой. – Посланник остался доволен, что прояснил этот вопрос: указания герцога в отношении мальчика были более чем недвусмысленными.

– Да, несомненно, – сказала она и взъерошила ребенку волосы. Ее глаза заблестели от слез, которые она не пыталась скрыть.

Кто-то посчитал бы все это невероятным везением. Вместо отца с матерью двухлетний мальчик получал титул герцога Сермонета, личный доход в пятнадцать тысяч дукатов и земли – в частности, недавно отобранные папой римским у семьи Колонна в наказание за поддержку Неаполя. Нынче Борджиа вовсю сводили старые счеты.

По мере того как приближался день свадьбы, близился и момент расставания. Вещи уже упаковали, и будет лучше, если он уедет раньше ее.

– Мама! Мама! – Родриго, как обычно, бегал по детской, потом бросился на пол и завизжал.

– Будь хорошим мальчиком, – сказала Лукреция, когда он успокоился и она заключила его в объятия. – Делай все, что велят дядя и учителя. Я буду каждый день писать тебе, а когда ты научишься грамоте, то будешь писать в ответ, хорошо?

Тут одна из его нянечек беззвучно заплакала.

Когда он спросил, куда она едет, Лукреция нарочито небрежно сказала:

– Ах, просто немного поживу в другом городе.

Казалось, ответ удовлетворил его, и когда она крепче обняла малыша, он вырвался и принялся вновь носиться по комнате.

– Еще, мама! Поймай меня снова! – кричал Родриго.

Впервые за много лет Лукреция вспомнила о своей матери, Ваноцце, и задумалась, каково ей было в тот день, когда она в последний раз поцеловала своих детей на прощанье. Но ни одна слеза так и не скатилась по ее щеке.

Глава 59

Расставание с Санчей тоже прошло болезненно. Мир был жесток к ее невестке. Мало того, что она лишилась брата, так еще и ее любимый Неаполь никогда уже не будет прежним. Не в состоянии скрывать свои чувства, Санча так докучала папе римскому, что он отлучил ее от двора. Лукреция попросила его восстановить ее в правах, и поскольку он ни в чем не мог отказать любимой дочери, ему пришлось пойти на уступки.

– По природе своей он не жесток. Ты быстро вернешь его расположение, стоит лишь время от времени одаривать его улыбкой.

– Людям несвойственно улыбаться, если они чувствуют себя как в аду, – мрачно сказала Санча. – Тебе-то легко. Он обожает тебя, и теперь ты уезжаешь. А со мной такого не случится. Мне все это ненавистно.

– Тем не менее тебе здесь жить, и ты должна держаться.

– Хоть бы все они умерли. Я знаю, это твоя семья, но именно так я сейчас чувствую. И не я одна их ненавижу. Ты читала письмо?

– Что за письмо? – Из-за предсвадебных хлопот Лукреция совсем не следила за сплетнями. А может, просто не хотела ни о чем слышать.

– Ах, об этом судачит весь Рим! Письмо адресовано одному из членов семьи Савелли, потерявшему свои земли в прошлом году. Джоффре твердит, это фальшивка, что его написали в Венеции, чтобы настроить всех против папства, но я думаю, что оно настоящее.

– И что в нем говорится?

– Что твои отец и брат разделяют извращенные взгляды турок, что Ватикан полон шлюх, которые танцуют голышом и делают все, чего ни пожелаешь. И что Чезаре убивает любого, кто с ним в чем-то не согласен.

– Я не понимаю, как люди, предпочитающие турецкие традиции, могут держать во дворце шлюх, – мягко сказала Лукреция, но, разумеется, сразу подумала о дневнике Буркарда. – Джоффре прав. Глупая клевета.

– Клевета означает, что говорят неправду. А насчет Чезаре все правда. В письме его сравнивают в жестокости с Калигулой и Нероном. Может, ты не слышала о том, что он сделал с тем мужчиной из Неаполя?

– Каким мужчиной?

– Да тем, который распространял все эти истории из письма по городу. Чезаре приказал арестовать его, отрезать ему руку и язык и прибить их на стену тюрьмы на всеобщее обозрение. И не говори, что он на такое не способен. Ты и сама знаешь, что он настоящее чудовище.

«Так они будут бояться нас, пока мы живы, и не забудут, когда умрем».