Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь

– Он рассказывал, что однажды Чезаре познакомил их. – Санча наморщила свой носик. – Впрочем, порой он говорит что угодно, лишь бы произвести на меня впечатление. Ну разве не мило?

– А что еще он говорит? – спросила Лукреция. Любопытство в ней боролось со смутным ощущением неуместности такого разговора. Она привыкла быть любимицей двора, и ей казалось, что приезд этой озорной, откровенно бессовестной женщины невыгодно оттенял ее.

– Ах, знаешь, Джоффре такой мальчишка. Мы все его обожаем. Правда. Но иногда он может показать характер. – Санча ухмыльнулась. – Полагаю, как и Джованни. Должна сказать, вчера на приеме он выглядел… хмурым и отстраненным. Будто съел какую-то гадость.

Лукреция улыбнулась. Несмотря на всю свою кипучую энергию, было кое-что, о чем прелестная молодая Санча не знала и к чему не выказывала никакого интереса.

* * *

Жизнь при дворе семьи Борджиа давалась их мужьям нелегко. Джоффре так долго был ребенком, которого то обожали, то полностью игнорировали, что его капризы и вспышки гнева почти не изменились, когда он повзрослел. Жена ему тоже ничем не помогала, попеременно то играя с ним, то бросая, словно куклу, а его отца порой так раздражала неуверенность прыщавого юнца, что он охотнее дразнил сына вместо того, чтобы заступаться за него.

Джованни Сфорца, герцог Пезаро, был не в лучшем положении.

Он и его герцогиня первыми вернулись в Рим и обнаружили, что сплетники только и ждут возможности на них наброситься. Теперь, после войны брак Сфорцы и Борджиа стал предметом политических спекуляций. На первый взгляд разногласия между семьями улажены. Людовико Сфорца, как испорченный ребенок, всегда получал все, что хотел, чтобы тут же отказаться от желаемого. Он оставил французов, стоило лишь ветру подуть в другую сторону, и присоединился к папской лиге. Его брат, кардинал Асканио, формально был великодушно прощен («Мы стираем любые пятна позора. Пусть прошлое останется в прошлом, а мы начнем все с чистого листа») и вернулся в свой дворец к прежней работе. Его преданность папе теперь была исполнена той же страсти, что и недавнее предательство. Если Александр и затаил на него обиду, он не показывал этого: любому папе нужен вице-канцлер, чтобы набивать папскую казну, а в списке обидчиков имелись семьи и похуже. По одному врагу за раз.

– Ах, ты только посмотри на себя. Ты покинула Рим совсем девчонкой, а вернулась настоящей женщиной! – Папа был очень рад встрече с Лукрецией. – Разлука едва не разбила нам сердце, но теперь ты еще прекрасней, чем раньше.

Лукреция утонула в бесконечных складках его шелков и парчи, вдохнув запахи мускуса и пота и сразу вспомнив детство. Но помнила она о том, что позади нее в ожидании стоял Джованни.

– Добро пожаловать и тебе, дорогой зять, – отпустив дочь, буркнул Александр. – Мы скучали по вам обоим.

В другом конце комнаты холодно улыбался Чезаре. Какое бы будущее ни было уготовлено этому браку, супруг узнает о нем последним. Пищеварительная система Джованни Сфорцы, однако, работала на него не хуже армии шпионов, и приветствие обоих мужчин отозвалось в нем такой болью, словно в кишки вонзили нож. А может, нож вонзался в его совесть, учитывая, что по тогдашним представлениям она находилась где-то в области желудка. В любом случае, он так нервничал, что первые недели не мог есть и пить ничего, что не попробовала вначале его жена.

– О, мой господин, думаю, вам понравится это блюдо. Отличный соус. Он, как и принято в Риме, густой, сладкий и отлично подходит к вину.

Во время их первого ужина в папских апартаментах его беспокойство было столь очевидно, что Лукреция пошла ему навстречу и кормила его из своей собственной тарелки, а потом, будто в шутку, они обменялись кубками. Под пристальными взглядами других гостей он улыбался ей с болезненной благодарностью.

Она была добра к нему, потому что им наконец удалось достичь перемирия. Оба так переволновались во время захвата Рима – пусть и по разным поводам, – что в иные дни едва перекидывались парой слов. Когда пришли известия о победе папы и перемене во взглядах семьи Сфорца, стало ясно, что им тоже надо заключить мир. На смену прежней ласке пришла вежливость. В этом не было ничего сложного. Будучи хозяйкой двора, Лукреция видела примеры и более несчастных браков, когда супруги откровенно выражали взаимную неприязнь или скуку, а мужья открыто изменяли женам. Джованни был не таким. Даже когда дела шли хуже некуда, он никогда намеренно не обижал и не оскорблял ее. И никогда никоим образом не принуждал ее к близости. По окончании войны, когда его нервы пришли в порядок, он, однако, так и не вернулся в ее постель. Да она и не просила. Она не скучала по нему. Это был приемлемый компромисс, негласная договоренность. Лукреция всегда была отходчивой и в свои шестнадцать лет еще не утратила любви к жизни, предпочитая пребывать в хорошем настроении.