Luminosity - Сияние разума (СИ)

На мое первое письмо, посланное в понедельник после возвращения, Джанна ответила только через десять дней. Мое послание было кратким: “Я дома в безопасности, как ты, еще раз спасибо за одежду, как там в Вольтерре”, — я пыталась наладить разговор, чтобы затем задать вопросы, которые на самом деле меня интересовали.

“Дорогая Белла, — начинался ее ответ. Похоже у нее была привычка рассматривать э-мейлы как обычные письма. — Рада, что ты успешно добралась до дома, надеюсь, что у тебя все будет хорошо. Я в порядке. Сегодня наконец поняла, почему Сантьяго откликается на мужское имя — это не ее имя, а название города, откуда она родом. Однако она не сказала мне своего настоящего имени, а я не рискнула спрашивать дальше, чтобы не выглядеть подозрительно. Возможно, спрошу в следующий раз, когда буду с ней говорить. Похоже, что она предпочитает откликаться на “Сантьяго”, так что не уверена, ответит ли она. Я слышала, что Карлайл из твоего ковена долго жил среди Вольтури. Возможно, он знает. С уважением, Джанна.”

То, что я прочитала, нравилось мне не тем, что тут был намек на происхождение имени Сантьяго — я даже не знала, что это не женское имя — и не советом обратиться к Карлайлу по поводу Вольтури. Хорошо было то, что ответ вообще пришел (хотя это также могло означать, что они читают ее почту). Но Карлайл жил в Вольтерре до того, как Джанна даже родилась, а именно ее мне больше всего хотелось изучить.

“Дорогая Джанна, — написала я спустя несколько дней, следуя ее манере общения. — Я спросила Карлайла, и он сказал, что Сантьяго появилась в охране после его ухода, так что ее настоящего имени он не знает. Пока он там пребывал, никого нового не появлялось в охране. Так что он мало знает о том, как Вольтури обычно принимают новичков. Очевидно, одаренных или вампиров с выдающимися способностями они берут на службу в особом порядке, но ведь не все в охране такие. Как вампиры без особых талантов попадают в охрану? С уважением, Белла”.

Мы переписывались со скоростью улитки — короткие окольные письма каждую неделю или две. Это разочаровывало. Наконец я бросила попытки выяснить подробности того, как Джанна попала к Вольтури или с какой целью присоединилась к ним. В конце концов мы пришли к обмену личной информацией. Мы обе сообщали друг другу безобидные сведения, которые не могли интересовать ее начальство: я никогда не говорила, как трудно Джасперу среди людей, или о Квилетах. Джанна же могла упоминать, что путешествовала по миру, однако никогда не говорила, по каким городам, и только изредка говорила по каким странам. Она часто рассказывала о своих любимых ресторанах Вольтерры — эта тема была безопасной и достаточно интересной.

Эдвард предложил рассказать мне, что он прочел в разуме Джанны, когда был около нее. Я спросила, как много он услышал, и, оказалось, что не очень — достаточно, чтобы ответить на часть моих вопросов, но далеко не на все. Он не прочитал ее настолько, чтобы узнать, есть ли у нее причина быть скрытной, и это частично повлияло на решение отказаться от его предложения. Я понятия не имела, как часто Аро читал ее, или как легко она могла стать закуской. Если Вольтури читали переписку, и я случайно упомянула бы то, что узнала от Эдварда, они бы могли подумать, что она работает на две стороны. Отказываться от информации было тяжело, однако это было то, что мне нужно делать, если я собираюсь проводить время с Эдвардом.

*

Учебный год тянулся медленно. Несмотря на недельный пропуск и то, что скоро мне все это не понадобится, я продолжала стремиться к хорошим отметкам. Историю о путешествии в кузове пикапа удалось сохранить в тайне — среди одноклассников и учителей ходило только невнятное объяснение для всех пяти дней, что “Белла болела”.

Мы с Эдвардом продолжали демонстрировать наши отношения всем, кому не лень. Если что, то лучше уж перебрать немного через край. Я упомянула о кольцах — вскользь — в разговоре с Джессикой, и уже на следующий день ходили слухи, что Эдвард сделал мне предложение.

Хотя это было не так. В реальности, если отбросить всю показуху, ничего не изменилось за исключением того, что теперь Эдвард чаще всего оставался на ночь у меня — лежал рядом и слушал (наверное), как я болтаю во сне. После того, как он в первый раз упомянул про эту мою особенность, пришлось заставить его каждое утро пересказывать, что я говорю. Обычно это были имена Калленов, членов семьи и одноклассников. Иногда незавершенные фрагменты типа “не пирог” или “креветки там, где радуга”.

Когда в конце апреля я поняла, что его ночные визиты стали единственным изменением в наших отношениях, я практически уверилась, что он решил забить на совет Элис не спешить — потому что он перестал двигаться вообще.

Мы встречались уже несколько месяцев, а он даже до сих пор не сказал, что любит меня.

Я точно знала, что это так. Это было ясно, ситуация совершенно не походила на ту, где бы он не любил меня.