Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Ты пойдешь в эту сторону! — Но, увидев, что Кику сворачивает не туда, куда велено, добавил: — Ну хорошо, иди в ту. — И повернулся спиной.

16

На лице у Кыржэ, в особенности когда он был на людях, неизменно сохранялось фальшивое, лицемерное выражение, однако кто мог видеть его в тюрьме, где содержались заключенные? Лилиана спала, обессилевшая и изнуренная. Как только девушку арестовали, она объявила голодную забастовку, и сегодня пошел ее четвертый день.

Он мог бы разбудить арестованную, но почему-то не торопился. Сидел на краю узкой железной койки, слегка наклонившись на один бок, и жестким тяжелым взглядом смотрел на исхудавшее, болезненно бледное лицо, по-детски приоткрытый рот, белые, лишенные блеска зубы, обескровленные губы… Один только высокий девичий лоб, слегка отливающий ослепительной белизной, и напоминал прежнюю Лилиану, такую живую, симпатичную, немного взбалмошную. Она лежала съежившаяся, безжизненная, не шевелилась и не вздыхала во сне, даже дышала совсем неслышно.

— Да проснись ты наконец, ради самого господа бога! — громко проговорил Кыржэ. — Встань и поешь чего-нибудь, нельзя же пропадать такой славной девушке-молдаванке! — Он легонько потряс ее за плечо. — Хотя бы открой на минуту глаза, увидеть, живая ли еще… Слышишь, Бабочка? Ей-богу, они удачно назвали тебя… Кто ты еще, как не хилый мотылек, в котором едва тлеет проблеск жизни? Не-ет, мы не отдадим тебя в лапы к прусским солдафонам, вот увидишь!

Наконец он перехватил взгляд девушки — немой, полный откровенного безразличия.

— Слава богу, немного обрадовала! — с облегчением вздохнул он. — Скажи еще: с какой стати так коситься на меня — сердишься из-за того, что жалею? В самом деле сердишься? Но я ведь мог бы отцом тебе быть, малышка! Ты вполне годишься мне в дочери!

— О нет, — она слабо, еле заметно покачала головой.

— Что только творится на этом свете! — поднявшись на ноги, воскликнул Кыржэ. — Своими же руками разрушаем самое дорогое — красоту. Хотя бы взяла в руки зеркало, посмотрела на себя!

Пошарив в кармане, он нашел небольшое зеркальце, однако протянуть его девушке не решался.

— Это вы… из сигуранцы, из гестапо… разрушаете, — печально обронила она.

— Не говори так, барышня, — начал было он, но сразу же замолчал.

В широко открытую дверь камеры вошел высокий, худой как жердь, мужчина: и по внешности, и по одежде в нем нетрудно было отличить немца. Под мышкой он держал складной стул, похожий на тот, каким пользуются художники. Установив его где-то в стороне, он уселся и застыл, скрытый полумраком, царившим в камере.

— Не говори, барышня, о том, чего не знаешь, — повысил голос Кыржэ. — Не вали в одну кучу… Скажи спасибо, что от тебя отвели… неизвестно на какое время, дамоклов меч. Ты и мне должна быть благодарна, и другому лицу… Это лицо предпочитает оставаться неизвестным, но если бы ты попала к ним в руки — о-о!..

Я настоятельно прошу тебя… Хотя нет, не могу, обязан хранить тайну… — Он спрятал в карман зеркальце и слегка поклонился в сторону немца, сидевшего на складном стуле. — Он только привидение, которое следит за нами, но ничего не понимает, не знает нашего языка… Так что можем говорить по душам. Чужак, пришлый. С другого берега, — отвернувшись от немца, зашептал он. — Они не могут быть лучше, чем есть, и даже не знают приблизительно, какой меркой мы их измеряем. — Как будто вспомнив что-то важное, он собрался было выйти из камеры. — Встань с постели, барышня, поешь чего-нибудь, ты как будто вернулась с того света. Кто только придумал эту дурацкую голодную забастовку! Вот возьми расческу, если не брезгуешь, приведи в порядок волосы. Сейчас должен прийти твой дружок, пойду посмотрю, удастся ли провести его сюда. — Впрочем, он не совсем понял, дошел ли до девушки смысл сказанного, и добавил. — Я приведу к тебе господина Дэнуца Фурникэ.

Лилиана, с трудом преодолевая дрожь, недоверчиво посмотрела на него.

— Да, да, он пришел сюда. С большим риском и для себя, и для меня. Так что попробуй теперь не есть! Это главное условие, которое я поставил. — Отвернувшись от девушки, чтоб не смущалась, он сунул ей в руки расческу и вышел.

В коридоре к нему бросился Фурникэ.

— Пойди посмотри на нее, даже не знаю, ей-богу, будет ли еще случай, — хмуро сказал он практиканту. — Подумать только: ты любишь ее, она любит тебя, однако сама же укорачивает себе дни — но на кой черт тогда риск, который грозит мне? Может быть, сразу передать им? Жаль, конечно, нашего роду-племени, зато сразу избавимся.

— А если ее вообще не нужно было брать? — несмело спросил тот.

— Могу сегодня же вернуть домой — чтоб тут же растоптало гестапо.

— Нет, нет, господин эксперт, пожалейте! — в отчаянии проговорил Фурникэ. — Нужно сделать все возможное!