Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Ну, ступай уж, Миша! — сказала наконец София, — ступай, жестянщик, я уже устала, я твоей болтовней сыта по горло, мне ее на целый год хватит!

— Хо-хо! Через год я уже буду в Котлоне! Так вот, — обернулся он уже на пороге, словно обращаясь ко всей палате, — Котеля пригласил меня к ним в село, чтоб помочь с этой сушилкой. Правда, товарищ Пержу сперва хотел меня задержать после выпуска мастером-жестянщиком, как говорится — „мастером-ломастером“. Ведь в новом здании будет жестяная мастерская для всей Нижней окраины — разные там корыта, кастрюли… да и более крупные работы: как видите, нам уже начали давать заказы, — он похлопал по коленчатой трубе. — Да здравствуют ножницы! Ну, будьте здоровы!

Он медленно приоткрыл дверь, сунулся было в коридор, но тут же вернулся и метнул взгляд на окно.

— Миша! — предупредила его намерение воспитательница. — Ну-ка, иди сюда, чертенок ты этакий!

С паренька сразу соскочила вся его дурашливая самоуверенность.

— Скажи-ка мне по совести, — спросила София, краснея, — ты мне тут не морочил голову нарочно, а?

— Как это так? — удивился парень.

Его смуглое лицо совсем потемнело. Губы искривила гримаса ребяческой обиды. Он вытащил из кармана бумагу, быстро разгладил ее на колене и дрожащими руками стал заворачивать свою трубу.

— Эх, товарищ педагог, — сказал он холодно, — ведь Сергей приходит сюда каждый день. Часами стоит у парадного… И не решается войти. Выгляните когда-нибудь из окна, поглядите, как он там мается с цветами в руках. Даже Кирика Рошкулец — даром что очкарик, и тот разгадал, в чем дело. На уроке физкультуры бери и читай по его лицу, как по книге. Но шила в мешке не утаишь… тут никакой Алеша не поможет.

— Ну, хватит, теперь уж хватит, Негус, я устала сегодня. — Она улыбнулась как-то растерянно. — Наклонись-ка!

София взяла его голову в руки, поглядела на буйные черные кудри, тихонько поцеловала и подтолкнула.

— Ну, ступай, ступай…

Миша с достоинством прошагал к двери, широко открыл ее, еще раз обернулся, чтобы кивнуть всем больным, и скрылся.

София некоторое время лежала неподвижно, потом неслышно раскрыла сумочку и вытащила записку Еуджена. Пробежала — в который раз — ее глазами все с тем же отсутствующим выражением лица. Уронила сумочку на одеяло.

„Что же случилось? — спрашивала она себя снова и снова. — Почему я решила порвать с ним?“

Она не могла себе этого объяснить, потому что ничего, собственно, не решала. Пожалуй, она даже не могла сказать уверенно, что больше не любит его…

Что же это тогда — каприз? И этого она не знала.

Почему она испугалась, когда Еуджен попросил разрешения навестить ее? Этот страх не проходил. Еуджен никак не показывал охлаждения, но она твердо знала, что, увидев ее на больничной койке, он перестанет ее любить.

Она не разрешила ему прийти. Его непрерывные попытки добиться свидания не рассеивали ее боязни, они казались ей опасным искушением, которое нужно преодолеть. Она стала лихорадочно подсчитывать, сколько дней остается до выписки. Необъяснимый страх понемногу проходил, оставляя тяжелый след.

А что, если бы он увидел ее, предположим, в очках, в толстых выпуклых очках? Или если бы она вышла из больницы с каверной в легких? Она оказалась бы одной из „неполноценных“: Рошкулец, Сергей Колосков…

Колосков…

Да, не раз она ловила на себе безмолвный взгляд Сергея, но не придавала этому никакого значения. Может быть, потому, что ей было не до того. Теперь она торопливо подыскивала оправдание своей нечуткости: его покорность и робость, которые мешали им узнать друг друга поближе. Но дело, конечно, было все-таки в том, что она тогда была слишком счастлива. Она просто не заметила этой любви, не обратила на нее никакого внимания.

Теперь лишь она задумалась о Сергее. Когда заболела. Когда ее счастье…

Она сунула записку на прежнее место, защелкнула замочек сумочки, слабой рукой положила ее на стул, стоявший в изголовье.

Нет, нет! Как бы несчастлива она ни была, как бы ее ни растрогало то, что рассказал Хайкин… Теперь это немыслимо…

Между тем в палату начали входить посетители, и неожиданно перед ней очутился… Сергей Колосков.

Он был, как всегда, гладко выбрит, коротко острижен, легко одет. Все на нем было чистое, ладное. Из-под ворота гимнастерки выглядывала белоснежная полоска подворотничка.

Он стал искать Софию глазами еще с порога. Подошел бочком, как всегда стараясь спрятать от нее свой пустой рукав, аккуратно засунутый за пояс и прикрытый огромным букетом георгинов.

Он поздоровался с ней несколько церемонно, нерешительно оглядываясь, не зная, куда девать букет.

София быстро убрала со стула сумочку и пригласила его сесть, а для цветов указала место на тумбочке. Однако он продолжал стоять.

Они обменялись несколькими обычными вежливыми фразами, каждый из них остерегался любопытных взглядов и следил за своим голосом, за выражением лица.

— Мальчики без ума от ваших рассказов, — пыталась Софика завязать более непринужденный разговор. — Вы им рассказывали про Алешу…