Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Берегись, кошка, мыши идут! — охладил ребят Пержу. — Первым делом мы все инструменты отдадим кому-нибудь одному и оставим его в арьергарде. Развернем белый флаг, поскольку мы сильнее, и… начнем переговоры. Скажем по-хорошему: что вот, мол, мы, ученики ремесленной школы, строим себе… то да сё и так далее… Нужна, мол, вода, канализация. Не откажите отряду завтрашнего рабочего класса, который гарантирует вам взамен квартиру…

— А если ваша мадам не захочет, как и в прошлый раз? — с задором спросил Игорь Браздяну, а другие начали потихоньку подталкивать друг друга локтями: „Вот нахал, назвал ее мадам…“

Пержу заметил ехидные взгляды.

— Если она опять откажется, — сказал он, изменившись в лице, — она мне больше не „мадам“. Договорились?

Он опять погрустнел, и при нем было неловко шутить.

— Крышка хибарке! — за всех крикнул Хайкин. — Возьмем крепость приступом — и баста!

…Мария не обратила особого внимания на неожиданных гостей, — хмурая и неряшливая, в платье, заляпанном мелом, она, не оборачиваясь, заделывала и замазывала трещины в стене.

Видя ее в таком настроении, ребята оробели и один за другим отступили в сени. Около нее остался один Пержу.

Он сказал тихо, показывая рукой на сени: мол, люди ждут ее ответа. Но Мария глядела в другую сторону, она не видела своего бывшего мужа и не слушала, что он говорит.

— Я знаю, что я тебе не нравлюсь. Ну, так ищи себе другую хозяйку.

— Не понимаю, чего ты заупрямилась, — ведь квартиру нам не хуже дают…

— А мне лучшей и не надо.

— Ты меня осрамила, я ученикам в глаза смотреть не смею. Пойми, женщина, возьми в толк: по плану здесь должна пройти траншея для водопровода. Зачем тебе нужен этот темный подвал, чистая могила?

— А мне и в могиле хорошо…

У нее задрожал подбородок. Она беспомощно взглянула на свои руки, испачканные по локоть, и слезы неудержимо полились по ее лицу. Она не могла их вытереть, он — не посмел.

Он робко попытался ее уговорить:

— Мария…

— Только через мой труп, — ответила женщина.

И тут неожиданно послышалась короткая команда Игоря. Вслед за тем ломы и заступы глухо ударили в глиняные стены, пошла валиться штукатурка, полетели щепки, зазвенели осколки стекла, над дверью с потолка упал ком глины.

Очнувшись от оцепенения, охватившего ее в первые секунды, Мария метнулась мимо Пержу наружу, вверх по ступенькам.

— Спасите, люди добрые! — вопила она, словно ее резали. — Караул, разбой!.. Спасите!

Из развалин, словно из-под земли, поднялось несколько фигур — мужчины, женщины, ребятишки. Некоторые карабкались на обгорелые стены, другие, словно акробаты, глядели, свесившись с обломков крыш.

— Что ты делаешь, Мария! — Пержу в отчаянии схватил ее за плечи, стал успокаивать. — Опомнись, Мариука!

Он подбежал к ребятам, вырвал и разбросал кирки и ломики, потом вернулся к жене.

Мария не вопила больше, но всю ее сотрясали судорожные, глухие рыдания. Они преследовали мастера и его учеников всю дорогу.

В этот же день Мария и поспешила в больницу, чтобы пожаловаться Софии — она ведь партийный секретарь в школе.

Пержу демобилизовался осенью сорок пятого и возвращался в свою родную Молдавию целый-невредимый, с легким сердцем.

Город был пуст, разбит. Только на базаре копошился кое-какой народ. Там люди встречались по делу, что-то покупали или продавали, делали первые попытки вернуть жизни ее простейшие черты.

Солдат смотрел на все помолодевшими глазами. Это ощущение неожиданной молодости, должно быть, знакомо всем, кто возвращался тогда живой-здоровый к родному очагу: глядел в оба глаза, махал обеими руками, гопал на своих двоих…

С вещмешком через плечо, в кирзовых, хорошо начищенных сапогах, он чуть ли не бежал вприпрыжку, охотно заговаривал с прохожими, останавливался у бочек с вином, пробуя без разбору — тут стаканчик „фетяски“, там красного и даже сладкого муската.

Ему казалось — вот-вот он встретит знакомые лица, и ожидание радостных встреч заставило его целый день слоняться по городу, припоминать, какими были раньше улицы, дома…

Наконец он очутился в нижней части города. Там не было ни одной крыши. Кое-где обглоданные стены глядели на него задымленными черными глазницами окошек. Штукатурка крошилась под ногами, фасады лежали на земле… Блуждая среди камней и нагромождений старой глины, Пержу чувствовал, как его охватывает тоска. Такое запустение вокруг. Долина плача…

Он почувствовал себя изнеможенным, — казалось, его настигла усталость всех военных лет.

Он сел на какую-то глыбу посреди двора, опустил голову в ладони и так сидел неподвижно, закрыв глаза.

Но когда он поднял голову, окинул взглядом эти бесконечные развалины и начал размышлять, он почувствовал, что нет, не долиной плача нужно называть их и не слезы тут нужны.

Пержу встал и пошел дальше. Звук его шагов отдавался в пустоте. Вокруг ни души живой…

И вдруг в двух шагах от него, словно призрак, возникла Мария.