Луна как жерло пушки. Роман и повести

Лилиана дремала, стараясь поменьше думать о еде. Внезапно ей привиделось, будто она где-то за городом, на зеленой поляне, — то ли на вершине холма, то ли в низине, с мягким, ласковым покровом молодой травы под ногами. Перед нею, как на ладони, лежала широкая равнина с крестьянскими домами у горизонта… Однако ее не видит и не должна видеть ни одна живая душа. Она пришла по вызову подпольщиков, коммунистов, как называли себя эти славные ребята… Уже несколько дней, как в Бессарабии установилась советская власть, но они все еще осмотрительно шепчутся, говоря о красном знамени, поднятом в ночном мраке над куполом церкви… Она хочет сказать, что все давно переменилось, что знамя свободно полощется… Однако молчит, потому что страшна рада — еще бы: ее позвали на сходку, хотя она и дочь состоятельных родителей… Правда, не побоявшаяся перед лицом всего класса повернуть лицом к стене портрет королевы Марии.

Потом она поняла, что секретная сходка — всего-навсего шутка, задуманная для того, чтобы наглядно показать советским товарищам, как они, лицеисты, боролись в подполье… не сидели сложа руки.

Лилиана лежала, раскинувшись на траве, был теплый июньский день, голова девушки покоилась на коленях Дана — он также оказался на этой странной сходке. Яркий солнечный свет слепил глаза, и Лилиана то и дело опускала ресницы.

Как взволнованно звучали голоса первых коммунистов, рассказывавших о страданиях, которые приходилось переносить ради народа! Особенно тяжело слушать о голодовках — они объявляли их в тюрьмах, в то время как ее какими только вкусными вещами не пичкали дома! К стыду своему, она заснула, слушая одного из подпольщиков — то как раз был Дан, — и сквозь сон ясно слышала удары молотка, раздававшиеся почему-то вдалеке…

Когда она проснулась, выступления кончились, и ей показалось, что вот сейчас, во сне, невзначай свалившем ее на этой зеленой поляне, продуваемой легким, пахнущим едой ветерком, она тоже стала коммунисткой.

Еще ей показалось, что тогда же, со дня сходки, в воображении начала вырисовываться та фигура, тот образ, который она наградила столькими достоинствами и который даже в других обстоятельствах и в других местах все равно продолжал жить только в одном обличии — в обличии Тома Улму.

Лилиана свернулась калачиком, прижав голову и руки к груди, чтоб согреться, не растерять сладких, удивительных видений.

Дэнуц Фурникэ к тому времени уже был студентом. После того как закончилась сходка, он стал говорить о "свободной любви", о "теории стакана воды", ни о чем подобном она никогда в жизни не слышала, и рассказы Дана ужасно ей понравились.

— Но как нужно понимать "теорию стакана воды" — тут я что-то не понимаю? — спросила она после того, как подпольщики разошлись и они остались вдвоем с Даном.

— Очень просто, — ответил он. — Как если бы выпить стакан воды… Смотри!

И поцеловал ее в губы. Она встревожилась: то был первый поцелуй в жизни.

— Любовь полностью должна быть освобождена от мелкобуржуазных предрассудков, — добавил он. — С нее нужно сорвать маску лицемерия.

"Как все это странно, господи!" — улыбнулась Лилиана, чувствуя, что словно бы околдована приподнятыми, страстными словами Дана. Разве что… Разве что показалось, будто эти красивые-красивые слова принадлежат кому-то другому… Да, да, бог весть почему, но она перенесла их в другое время и не туда, не туда, где был студент… В пекарню к Илие Кику!

Она всегда видела в своих видениях — о чем бы они ни были — пекаря. Он неизменно появлялся в ее воображении и, оставаясь где-то на втором плане, все равно давал о себе знать… Парень даже казался чуть ниже, чем был на самом деле, с тоненькой полоской жестких черных усов на верхней губе. Она все время смотрела на него сверху вниз. Потому что, как он ни старался казаться выше, даже приподнимался ради этого на цыпочки, и как она ни хотела быть хотя бы одного роста с ним, перед глазами у нее все равно стояла только его макушка. Но это даже нравилось ей. Сколько раз она прятала лицо в его кудрявой шевелюре! Он ужасно стеснялся, но и это страшно нравилось ей, просто трогало до слез. Хотелось, чтоб он был еще меньше, чтоб не красовался такими могучими, широкими плечами, чтоб ладони у него были не такими твердыми, увесистыми, будто вытесанными из камня… Тогда она взяла бы его на руки и… укачивала бы, как ребенка, на груди.

Девушка вздрогнула, будто ее невзначай ударили: почувствовала на себе тяжелый, угрюмый взгляд Кыржэ. Однако тут же поняла, что он давно уже смотрит на нее.

— Что вам нужно? — спросила она, опуская глаза.

Но он упорно глядел на нее — пронизывающим, злобным взглядом.

— Грезила о чем-то сказочном? — возбужденно спросил он. — Разве не видно, барышня? Так и хочется со всей откровенностью спросить: о ком из мужиков мечтаешь? Браво! Голубка заперта в клетке, но все равно бредит ими…

Отхлестать бы его по мерзкой, холуйской роже, к тому ж еще выставить за дверь! Но стоит ли придавать значение словам хама? Ей показалось, будто в камере находится и Кранц, однако она боялась поднять глаза и убедиться, что это так.