Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Коли уж зашла речь, хочу сказать о нашем новом выпуске. Положение требует от нас серьезного отбора. Мы не имеем права принимать детей, не способных к физическому труду, или всякий сброд, беспризорных и тому подобное. Что получится, к примеру, из такого шалопая, как Игорь Браздяну? Мне могут возразить, как обычно, что он сирота, сын погибшего на войне и так далее… Я получу аналогичный ответ и о таком лентяе, как Хайкин. И Хайкин кем-то был… Великолепно! Но как же тогда окупятся тысячи рублей, выделенные государством на будущего токаря по металлу? Какой производительностью, повторяю, порадует нас вышеупомянутый Рошкулец, которому вскоре надо будет купить вторую пару очков? Только прошу не говорить мне, кем был он или его отец. Я спрашиваю: что даст нашей промышленности сам Рошкулец?

Последовало продолжительное молчание. Пержу, который все никак не решался закурить, теперь жадно затягивался, выпуская дым густыми клубами — через рот и тонкими струйками — через нос. Он благоговейно слушал и одного и другого и, не уловив всех нитей, курил, чтоб сосредоточиться. Мохов сидел задумавшись. София все еще стояла у окна, глядя во двор, и с отсутствующим видом водила пальцем по стеклу.

— У меня вопрос, — вымолвила она наконец, повернувшись и пристально взглянув на Каймакана.

— Пожалуйста, — подскочил Каймакан. — Я слушаю, София Николаевна.

— Я давно просила вас, — тихо заговорила София, — просила сделать что-нибудь для Иона Котели. Помните, я говорила, что его отец избивает жену…

Неожиданное раздражение исказило лицо инженера. Он нервно повернулся на стуле, но ответил спокойно и тягуче:

— Я не забыл.

Он вынул из кармана блокнот, перелистал его, нашел нужную запись.

— Да. Могу добавить, что у отца Котели кулацкая психология, а сын его получает образование и бесплатное содержание от государства.

— Откуда ты взял это? — резко спросила София. — Я знаю, что он всю жизнь батрачил у богачей.

— Мне сказал председатель сельсовета, — ответил он, не подымая глаз от блокнота. — Даже жаловался мне.

Щеки у девушки вспыхнули, как огнем обожженные.

Мохов взглянул на Софию, и она прочла в его глазах поддержку.

Костаке смял цигарку в пепельнице, которую держал на коленях, быстро разогнал рукой табачный дым, снова вытащил табакерку.

— Руины и развалины, — задумчиво произнесла София. — Руинам скоро конец, а как быть с людьми? Игорь Браздяну, Миша Хайкин и Кирика Рошкулец… Хорошо. Первый как раз не сирота. Его отец, бывший при румынах адвокатом, осужден за мошенничества, совершенные в первые месяцы после освобождения. С девяти до четырнадцати лет Игорь побывал в руках трех отчимов. Потом его мать совершенно отказалась от сына, снова вышла замуж и уехала куда-то. Игорь остался на улице, порой околачивался у каких-то родственников и знакомых отца. Потом его привела в училище Софрония, бывшая его кормилица. Пешком из-под самого Кагула. Без нее Игорь Браздяну до сих пор валялся бы по канавам. Целую неделю не уходила женщина, пока не уговорила Леонида Алексеевича… Кто теперь остался у Игоря? Бывшая кормилица в Кагуле, дружки и знакомцы отца-мошенника и еще — мы. Второй — Миша Хайкин.

Лицо Софии разгорелось. Сверкали глаза. Запеклись губы. Грудь высоко вздымалась под тонкой блузкой.

— Ученик Хайкин Моисей. Его отец был портным, давно умер. Миша остался с матерью в еврейском местечке на севере Бессарабии. Но мальчик ни в чем не терпел нужды. Вдова работала поденно у местечковых богачей, замешивала им лапшу на чистых яичных желтках, выпекала к субботе белые калачи, стирала белье. И отказывала себе во всем, лишь бы ее сынок жил так, как живут дети богачей, которых она обслуживала. Без забот и, упаси бог, каких-нибудь тягот… В тяжелые годы эвакуации разве что рубашки с себя не продала, чтобы раздобыть сыну свежее яичко, кусочек хлеба, чашку молока. Она, истощенная, изголодавшаяся, умерла, а мальчик, которому минуло тогда двенадцать лет, не умел держать в руках лопату, чтоб выкопать могилу для матери.

Софийка кашлянула раз, другой, и вдруг на нее напал такой кашель, которому, казалось, не будет конца. Лоб покрылся испариной. Она с трудом вытащила из рукава носовой платочек, чтоб прикрыть рот. Жестом отказалась от предложенного ей стакана воды. Она кашляла беспрерывно, задыхаясь.

Наконец она отдышалась. Залитые слезами глаза сразу повеселели.

— Остался еще Рошкулец. Что ты мудришь, Еуджен, со своим естественным отбором, неспособными детьми и так далее! — неожиданно игриво набросилась она на Каймакана, тыча в него пальцем и чуть не касаясь его губ. — Мы же не подбираем семинаристов, будущих попов-верзил с могучим басом… Ах, да, я еще забыла про Сидора!

Она закрыла глаза, потрогала горло и неожиданно сказала просительно:

— Мне кажется, вы понимаете меня… Оставим это… А сейчас…

— Конечно, конечно! — всполошились все.