Луна как жерло пушки. Роман и повести

Чтобы не привлекать внимания, Софрония отошла с ним в сторону, в укромный уголок за газетной витриной, повесила на нее еще свою шаль вместо занавески и стала развязывать по порядку узелки, мешочки, вытаскивая на свет всякую снедь и лакомства в мисочках и бутылочках, выкладывала припасы, запеленатые в лопушки, потчевала паренька и требовала, чтоб он отведал всего понемножку или хоть понюхал, как хорошо пахнет, или хоть одним глазком глянул…

Ион Котеля тоже не спускал глаз с Игоря Браздяну и теперь, недовольный его исчезновением, глядел по сторонам, пока не наткнулся на Володю Пакурару — тот уже стоял на сцене, за столом, покрытым кумачовым полотнищем, и держался за колокольчик.

— Ну, ладно, — сказал Пакурару громко, — на тетушку Софронию мы уже нагляделись достаточно. Думаю, что в президиум мы ее не станем приглашать, поскольку она еще не развязала всех своих торбочек…

Котеля посмотрел на Пакурару с возмущением. Он понял, что его-то он и искал. По маленькой лесенке Ион поднялся на сцену.

— Эй ты… начальничек! Разоблачил ты какую-нибудь секретную формулу или чертеж раскопал… словом, где там это тайное изобретение? — раздался его громкий голос на весь зал.

Пакурару глядел на Иона Котелю в замешательстве, но внешне спокойный: руки в карманах, на голову выше Иона, шире в плечах, внушительнее.

„Деревенщина, чего он от меня хочет? Пусть говорит, только бы поскорее!“ — говорил взгляд Пакурару. На лице его сменялись выражения тревоги и угрозы.

— Вот тут, на собрании, изволь нам ответить! — крикнул Ион.

На этот раз Пакурару по-настоящему рассердился.

— Заткнись! — прошипел он чуть не в самое ухо Котели. — Мамалыжник неотесанный, до вчерашнего дня не знал ничего, кроме „Отче наш“, по слогам еле разбирал…

Пакурару растерянно и возмущенно озирался по сторонам. Но тут взгляд его наткнулся на колокольчик и сразу оживился. Прежнее равновесие вернулось к нему. Бронзовый блеск колокольчика на минуту придал ему твердости. Пусть только зазвонит его металлический голосок. Но нет, нет… тут нужно что-то другое. Другое… Надо, чтобы кто-нибудь другой. Некулуца! Вот кто нужен! Он как раз поблизости.

Пакурару схватил Некулуцу за руку.

Тот весь обратился в слух, готовый выполнить любую его команду, кинуться за ним хоть в огонь.

Пакурару, наклонясь со сцены, подтянул его, помогая взобраться, подтолкнул к столу президиума, сунул в руки колокольчик, энергично рубанул рукой воздух: „Ну-ка давай, звони, Павел! Ну-ка!“

Но что такое? Язычок колокольчика, казалось, был обернут ватой. Его никто не слышал. Павел Некулуца беспомощно смотрел на него, испуганный, растерянный.

Тогда Володя Пакурару приставил к уху ладонь горсточкой и сразу очень явственно расслышал слова, которые отчеканивал Ион Котеля.

— …Ты, только ты один носишь наше знамя, — говорил он, — ты один принимаешь вызов на соревнование, ты один отвечаешь на письма уральцев… Ты один!..

— Хорошо, — пожав плечами, сказал Пакурару, словно кончая спор, — носи ты знамя!

Отстранив Некулуцу и толкнув на ходу Котелю, он сбежал по лесенке со сцены, твердой походкой прошел к доске Почета и остановился возле нее. Рядом в резной деревянной рамочке висело знаменитое письмо из Нижнего Тагила. Пакурару снял его и вынул из рамки.

В зале даже шороха не стало слышно. Только Игорь нечаянно прошелестел няниной шалью, которую держал натянутой над головой, следя в то же время за тем, что творилось на сцене и в зале. Сейчас он не сводил глаз с Пакурару.

А тот бросил рамку под ноги и уже взялся пальцами за край письма, видимо, собираясь порвать его в клочки, как вдруг тишину прорезал высокий женский голос, в котором слышались слезы:

— Что ты делаешь?!

Растрепанная, с глазами, полными слез, Туба Бубис протянула вперед руки, словно пытаясь остановить Пакурару. Но тут же, опомнившись, откинула волосы, поправила платье и быстро прошла к сцене. Поднялась по лесенке и стала лицом к залу у стола, заложив руки за спину.

— Товарищи! — начала она, вглядываясь в сгрудившихся ребят. Она смотрела на каждого по очереди, и взгляд ее становился все напряженнее и тяжелее. — Товарищи, вы должны… вы должны… Что ты делаешь! Что ты делаешь, негодяй! Ведь оно из Тагила! — закричала она, указывая на Пакурару, который смотрел на нее отсутствующими глазами. — Письмо… Не смей его трогать!..

Больше она ничего не смогла сказать и с пылающими от стыда щеками спустилась в зал.

И тут раздался насмешливый вибрирующий свист. Это свистел Игорь.

Многие ребята опустили головы от неловкости за Тубу, попавшую в такое положение. А Пакурару все-таки не посмел порвать письмо. Он сложил его вчетверо, потом еще пополам и сунул в брючный кармашек для часов.

Ученики, стоявшие поблизости, смотрели на него изумленно, не веря своим глазам: и это их староста! Недоумение перешло в негодование, ропот нарастал с каждой минутой. Но из-за шали послышалось громкое, поощрительное и даже восхищенное причмокивание.