Луна как жерло пушки. Роман и повести

Пакурару поглядел в ту сторону и понял, что получил поддержку. Этот самодовольный взгляд Пакурару заметил и Колосков. Он покинул своих спортсменов и пробрался к Пакурару. Фока сопровождал физрука. Колосков стал перед Пакурару и спокойно сказал:

— Дай сюда письмо!

Приказание прозвучало коротко и резко, как удар бича.

Пакурару вздрогнул. Руки его опустились, плечи ссутулились, весь он как-то сник. Он бросил беглый взгляд на двери, но не посмел сделать и шагу. Быстро вытащил письмо и, отдав его преподавателю, испуганно огляделся, примеряясь, как бы пробраться между сидящими к ближайшей двери, увидел Фоку, рванулся мимо него и скрылся через один из боковых выходов со сцены. Фока же переменил курс и исчез, воспользовавшись другой дверью.

Последовала короткая пауза. Некулуца, опомнившись, в тревоге бросился вдогонку за своим другом.

Словно для того, чтобы сцена ни на миг не оставалась пустой, на ней появился Игорь Браздяну. Он встряхнул бутылку, закупоренную кочерыжкой кукурузного початка. Для начала он раскланялся с публикой, несколько раз кувырком подбросил бутылку в воздух, с ловкостью фокусника хватая ее за горлышко, подмигнул в сторону своей нянюшки, потом со стуком поставил бутылку на стол рядом с колокольчиком и, описав плавный круг по сцене, наконец остановился.

— Дуреха-то моя тащилась из-под самого Кагула, чтобы принести мне… — он поперхнулся от смеха. — Чтоб принести мне… бутылку постного масла. Подсолнечного, братцы! Пузырек масла… подмаслить…

Парня просто корчило от смеха, он шатался, выписывая ногами кренделя, держась руками за шаль, все еще висящую через плечо:

— Пузырек с маслом, братцы… Пузырек…

Глядя на него, некоторые ученики сперва заулыбались, другие, заразившись, беспричинно хохотали.

Вдруг все заметили, что к сцене прокладывает себе дорогу старая нянька.

Сейчас, когда она освободилась от коробочек и узелков и скинула шаль, обнаружилось, что она совсем седа, что худое лицо ее с обтянутыми кожей скулами иссечено морщинами, что она совсем не такая плечистая и внушительная, как им сперва показалось.

Она стала подниматься на верхнюю ступеньку, и когда хохочущий Игорь, все еще с бутылкой в руках, увидел вдруг, что она решительно направляется к нему, он остолбенел, словно перед ним возникло привидение.

— Дуреха моя дорогая, милая ведьмочка, — промурлыкал он, ласково беря ее под руку и собираясь, видимо, разыграть ее на глазах у всех.

Софрония, казалось, приняла это всерьез, но вдруг выдернула руку и влепила своему питомцу затрещину, да такую звонкую, на весь зал, как будто полено в огне треснуло.

В следующее мгновение на сцене что-то произошло, какие-то молниеносные передвижения, и зрители увидели, что на верхней ступеньке лесенки сидит Софрония, а Игорь лежит у нее поперек колен, задом кверху, в то время как голова его зажата у нее под мышкой.

Для начала нянюшка всыпала ему, не считая, горяченьких куда попало. Потом, аккуратно отставив в сторонку бутылку с маслом и поправив платочек, сбившийся с головы, разгладила брюки на его заду и стала отвешивать шлепки более редкие, но зато увесистые и размеренные.

— Ах ты набалованный! Получай, негодник! — сопровождала она горестным возгласом каждый удар. — Ты что же над нашим маслом изгаляешься? Над первым нашим колхозным урожаем? Лопатой да сапой мы землю подымали. Когда солнышко пекло, не то что ведрами — кувшинами воду носили, поливали, потому что наш колхоз еще порядочной бочки не нажил, не то что водовозки… А ты, дурак этакий, щеголь? Что же выходит, я тебя нянчила, чтобы ты теперь над хлебом насущным смеялся? На, получай! А мы, как червяки какие, ползком от стебля да к стеблю, а они такие слабые, вялые… А сверху все печет да печет… Мы вокруг них землю рыхлим, рыхлим и не даем ей сохнуть, пока подсолнухи не зацвели…

Она замолчала. Гнев постепенно погас на ее лице. Она показала рукой туда, за доску, где остались ее торбочки и узелки:

— Ведь это все из моих трудодней. Чтоб тебе, дураку, посытнее было, потому как вы тут все с железом да с медью мучаетесь, мозгами шевелите… тоже не сладко небось…

Голос Софронии упал, смягчился, стал прерываться:

— Кабы могли разные дармоеды, паразиты поглядеть на поле, когда подсолнухи стоят в полном цвету! Поглядели бы на него с рассвета до заката… Кто знает, может, они про свое воровство позабыли бы, стали бы в один ряд с добрыми людьми…

Давно уже ее рука не подымалась для удара, и совсем не держала она теперь Игоря, а он все лежал в прежнем положении, словно заснул.

Мальчишки, сидевшие в зале, смотрели на них встревоженно и в то же время напряженно и словно зачарованно.

Между тем в зал вошли мастера Топораш и Пержу. Топораш сел на краешек стула, подпер голову кулаком и слушал, прикрыв глаза.

Константин Пержу стоял около стены, невдалеке от сцены, в неловкой позе, словно схваченный моментальной фотографией.