Луна на ощупь холодная (сборник)

Я скучаю по Елене вот уже пять лет. Первый год Леонид снился мне каждую ночь, но теперь его образ уже выгорел дотла.

Сегодня второй день Великого поста. Я случайно очутилась на Китай-городе и зашла в церковь. Я знаю, там Елена.

В полумраке, впереди, женская спина двинулась за ребенком. Возраста не определить, может статься, это старуха, ребенок не виден, но движение было именно движением матери к ребенку. Она повернулась и оказалась Еленой в черной кроличьей шубе, тогда как все уже давно ходят в пальто. Ребенок – очень курносый мальчик, будто в нем нет другой крови, кроме крови Магрицких. Я улыбаюсь ей, она узнает меня: «Как ты здесь?!» Тени живут в ее глазничных впадинах. Ребенок хватает ее за смеющееся лицо.

Она сказала мне только, что мир тесен. Мы говорим так при случайной встрече, но когда годами хотим кого-то встретить, и не можем, хочется, чтобы мир был поуже. И почему я люблю немудрую Елену – я не знаю… Как мило она улыбалась и махала мне, уходя. Не было у нее обручального кольца.

Я смотрю в решетчатое окно, чтобы увидеть их на улице – и только тень.

Конечно, любовь возникла, как обычно, – совпадение повышенного по какой либо причине адреналина с появлением этого человека; затем рефлекторная связь – и адреналин уже повышается при следующем его появлении. «Любви предшествует изумление», – сказал Петрарка. Конечно, изумление повышает адреналин. Все началось с зависти к девушке, которую у меня были основания подозревать в связи с мужчиной, вызвавшим у меня желание.

Мне жаль ее прошедшей молодости. Елена процвела тайно, как папоротник. В Церкви она как запаянный в золото алмаз. Он не сияет, но скрытое сокровище всегда дороже.

Жизнь Лолы

Лола умерла в декабре, от инсульта, ей было четырнадцать. Я провела с ней ровно половину жизни.

Никогда даже и не мечтала, что у меня будет собака. Удружили соседи: всех щенков раздали, а последыша – никто не взял. Принесли нам, пустили на пол.

Я смирилась с тем, что собака у меня будет некрасивая. Голый розовый крысеныш с белёсым носом задрожал и описался.

Выросла, однако, тургеневская красавица, помесь русского спаниеля и английского сеттера. Белая, с медовыми пятнами, ресницы длинные, человеческие, карие глаза обведены черным, как у Веры Холодной в немом кино. Нос и губы тоже почернели.

Детство у нее было, должно быть, счастливое. Мебель, обувь, одежду – погрызла. Любила умыкнуть и пожевать хозяйственное мыло или сырую картошку.

Иногда я брала ее с собой в школу и ненароком опускала поводок. Лола носилась по коридорам, ее радостно ловили оравой.

Нрав развился независимый – на диванах не спала, на руки не давалась. Оторвать от земли ее можно было, только если сначала как кавказскую невесту накрыть плотным одеялом и закулёмать вместе с ощеренной пастью.

В деревне охотилась на мышей-полевок и лягушек, плавала, на лету ловила пчел, что было чревато, душила индюшат. Славно летел пух. Как ни зарывали мы в землю ее охотничий талант, но водить по деревне ее все-таки пришлось на коротком поводке. Кроме нас с собакой на привязи ходил только местный дурачок Юра Махры – и еще с медалью «Мать-героиня».

У Лолы был шанс прожить жизнь иначе. К нам пришел мужичок, влюбленный в нее, и со слезами умолял продать: «Это собачка охотняя, я ее на уточек притравлю. А в городе ей мука одна! А я о прошлом годе подстрелил шестнадцать уток с стаи, а нашел одну, остальные пропали. А была б собачка…» Мы не смогли с ней расстаться.

Первые годы Лолиной жизни мы были подругами – гуляли и играли часами, сначала ожидая, когда выйдет на прогулку со своим коккером В. из соседнего подъезда, а потом и просто так, от нежелания сидеть дома и заниматься.